Гектор Мало - Без семьи

Если к нам сбегалось много народу, мы давали представление. Если же нельзя было надеяться на хороший сбор, шли дальше. Только в городах мы останавливались на несколько дней, и тогда по утрам я был свободен и, взяв с собой Капи, бродил с ним по улицам.

Витали всегда охотно отпускал меня.

– Тебе приходится путешествовать по Франции в такие годы, когда другие дети учатся в школах, – говорил он. – Пользуйся случаем, вглядывайся в то, что видишь, и ты многому научишься. Если что-нибудь покажется тебе непонятным, обращайся ко мне и спрашивай. Может быть, иногда я буду не в состоянии ответить на твой вопрос – я, конечно, не считаю себя всезнающим, – но что могу, то объясню. Ведь я не всегда показывал ученых собак и знаю кое-что другое, кроме умения представлять почтенной публике Капи, Зербино, Дольче и Проказника.

Долго переходили мы с места на место, останавливались то в деревне, то в городе. Местность, по которой мы шли, была очень однообразна и непривлекательна. Обработанных полей было мало, всюду рос мелкий кустарник, и нигде не было ни реки, ни ручейка, ни пруда.

Через некоторое время эта бесплодная местность перешла в прекрасную зеленую долину. Тут мы стали чаще останавливаться и давать представления, так как сборы были хорошие: где земля плодородна, там население богато.

Однажды, переночевав в маленькой деревушке, мы отправились дальше. Долго шли по пыльной дороге между виноградниками, потом поднялись на холм, и вдруг перед нами открылось чудесное зрелище.

Широкая река огибала холм, на котором мы стояли. А за рекой показались крыши и колокольни огромного города, они доходили до самого горизонта. Сколько домов! Сколько труб! Из некоторых, очень высоких и прямых, поднимались клубы черного дыма, который стелился над городом, как туман. На реке и вдоль набережной стояло множество судов с высокими мачтами, парусами и разноцветными развевающимися флагами. До нас доносился глухой гул, звон железа, удары молотков и грохот телег, проезжавших по набережной.

– Это Бордо, – сказал Витали.

Мне, не видевшему до сих пор ничего, кроме деревень и маленьких городов, Бордо показался каким-то волшебным, сказочным городом. Я остановился и стал осматривать его. Но скоро все мое внимание обратилось на суда, и я уже не спускал с них глаз.

Некоторые из них, распустив паруса, тихо плыли по течению; другие поднимались вверх по реке; иные стояли неподвижно. Были тут и суда без мачт и без парусов, но с высокими трубами, из которых валил дым.

– Сейчас время прилива, – сказал Витали. – Некоторые суда вернулись из плавания – это те, у которых окраска полиняла. А другие еще только отплывают. Те, которые стоят неподвижно, бросили якорь, а вон те суда с трубами – буксирные пароходы.

Сколько новых слов! Я закидал Витали вопросами и, когда мы подошли к мосту, он не успел ответить и на половину из них.

До сих пор мы останавливались в городах ненадолго, и после трех-четырех представлений публика уже не интересовалась ими. Но Бордо был большим городом, и мы могли, переходя из квартала в квартал, давать по три-четыре представления в день, каждый раз все новым зрителям. И тут нам не кричали, как иногда случалось в маленьких городах:

– Ну, опять то же самое! Это уже надоело!

Из Бордо мы отправились по дороге к Пиренеям.

Через некоторое время нам перестали встречаться на пути виноградники, луга и сады – вокруг были только сосновые леса да вереск. А потом и леса исчезли, и перед нами открылась волнообразная равнина, поросшая вереском и дроком. Она тянулась до самого горизонта, и казалось, ей нет конца.

– Вот ланды [4], – сказал Витали. – Нам придется пройти миль двадцать или двадцать пять по этой пустыне. Соберись с силами, и пойдем поскорее.

Чтобы идти, нужно было собраться не только с силами, но и с мужеством – чтобы совладать с невыразимой тоской, которая охватывала душу в этой бесконечной пустыне. Когда я впоследствии плавал по океану и вокруг не было ничего, кроме неба и воды, мне всегда вспоминались ланды и тоже становилось грустно.

Мы продолжали идти вперед, и, когда я машинально осматривался по сторонам, мне казалось, что мы кружимся на одном месте – до того однообразны были ланды: все тот же вереск, те же дрок и папоротник, нежные листья которого колыхались от ветра, как волны.

Изредка нам встречались небольшие сосновые рощи, но они не делали эту местность красивее. Все ветки с деревьев были срезаны до самой верхушки; вдоль стволов шли глубокие разрезы, из которых текли, как слезы, капли смолы. И когда ветер пробегал по такой роще, слышался какой-то жалобный стон, как будто бедные изуродованные деревья жаловались на свою судьбу.