Томас Гарди: Возвращение на родину

Все, кроме одного: этот горел ближе всех и светлее всех, как луна среди звезд. Не с той стороны, где в долине тускло светилось маленькое окно, а в прямо противоположном направлении. Он горел так близко, что, несмотря на малую величину, яркостью превосходил все остальные.

Этот неподвижный огненный глаз давно уже привлекал внимание стоявших на кургане. А когда их собственный костер осел и померк, они еще чаще стали туда поглядывать. Уже и многие дровяные костры отгорели и растаяли в темной дали, а этот пылал по-прежнему.

– До чего же он близко, этот костер, – сказал Фейруэй. – Даже видно, как мальчишка кругом ходит.

– Я могу камень туда добросить, – сказал один из мальчиков.

– И я могу, – тотчас откликнулся дедушка Кентл.

– Э, нет, дети мои, не добросите. Оно только кажется близко, а на самом деле туда мили полторы, – сказал торфяник.

– Это у нас на пустоши, а все-таки не дрок горит. – добавил он.

– Колотые дрова, вот это что, – решил Тимоти Фейруэй. – Только чистая лесина такое пламя дает. И горит это в Мистовере, на горушке, что перед домом старого капитана. Чудак человек! У себя на усадьбе костер зажег, за своей насыпью и канавой, чтоб никто другой не попользовался, даже близко бы подойти не мог! А на что ему, старому, костер? Когда и ребятонка-то в доме нет, кого бы потешить?

– Капитан Вэй нынче куда-то далеко ходил, страх как уморился, – сказал дедушка Кентл, – вряд ли это он зажег.

– Да он бы и хороших дров пожалел, – вставила толстуха.

– Ну так, наверно, ото его внучка, – сказал Фейруэй. – Хотя и ей-то зачем – не маленькая.

– А может, ей нравится, – сказала Сьюзен. – Она тоже этакая, с причудами. Живет одна, ни с кем по знается.

– А красивая девушка, – заметил Хемфри, – особенно когда одно из своих городских платьев наденет.

– Это верно, – сказал Фейруэй. – Ну пускай себе палит свой костер, бог с ней. Наш-то, гляжу, совсем прогорел.

– И как сразу темно стало, – пролепетал Христиан, оглядываясь назад и еще больше округляя свои заячьи глаза. – Не пойти ли уж нам домой, а, соседи? На пустоши, я знаю, худого еще не случалось, а все-таки лучше бы домой… Аи, что это?

– Ничего больше, как ветер, – успокоил его торфяник.

– Я считаю, пятое ноября в городах еще можно вечером праздновать. А в такой глуши, как у нас, только бы днем.

– Да полно тебе, Христиан, подбодрись, будь мужчиной! Сьюзи, голубка, вот мы сейчас жигу с тобой спляшем, а, лапушка? Пока еще видно, какая ты у нас красотка, – даром что уж двадцать с лишком лет минуло с той поры, как твой муж, разбойник этакий, утащил тебя из-под самого моего носа.

Это было адресовано толстухе Сьюзен Нонсеч, и почти в то же мгновение перед глазами присутствующих промелькнула ее пышная фигура, увлекаемая словно вихрем, туда, где средь золы и пепла еще тлели угольки отгоревшего костра. Рука мистера Фейруэя обвила ее стан, прежде чем она успела понять его намерения, ноги ее оторвались от земли, и вот уже она кружилась по площадке в его мощных объятьях. Сьюзен была специально оснащена для производства шума, так как, помимо облекавшей ее скрипучей брони из китового уса, она зиму и лето, в дурную погоду и в хорошую, постоянно носила поверх башмаков деревянные патенки, чтобы не изнашивать обувь; и когда Фейруэй, вырвавшись на середину, завертел ее в танце, щелканье патенок, скрип корсета и ее собственные визгливые возгласы составили в целом весьма заметный для слуха концерт.

– Тресну вот тебя, непутевого, по башке! – восклицала она, в то время как ее патенки выбивали барабанную дробь по обгорелой земле, взметая искры. – И то уж я все ноги себе о колючки изодрала, а ты меня еще огнем по живому!

Внезапная веселость Тимоти Фейруэя оказалась заразительной. Торфяник подхватил старушку Олли Дауден и хотя с меньшим азартом, но тоже заскакал с ней по площадке. Молодые парни не замедлили последовать примеру старших и расхватали девушек; старик Кентл со своей палкой, словно оживленный треножник, сновал туда-сюда среди остальных, и через полминуты на Дождевом кургане только и видно было, что мельканье темных фигур в кипящем облаке искр, взлетавших чуть не до пояса танцоров, только и слышно, что пронзительные крики женщин, хохот мужчин, скрип корсета и стукотня патенок Сьюзен, одышливое «ху-ху-ху!» Олли Дауден да треньканье ветра по кустам дрока, составлявшее как бы припев к демоническому ритму, отбиваемому ногами танцующих. Один только Христиан стоял поодаль, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и бормоча: