МАРФА

Однажды заблудилась Марфа. Шла-шла куда-то по новой, прежде никогда не виденной тропинке, и так просторно было вокруг: поляны, почти безлесые горки, речки какие-то — все незнакомое… Куда идешь, кто разберет? Весело идти в незнакомый лес, когда знать не знаешь, где выйдешь, что увидишь… А под ногами утоптанная тропинка: значит, и волноваться нечего — люди протоптали, люди знали, куда идти. Сейчас покажется из-за сосен какая-нибудь деревня, а мы в нее заходить не станем, мы свернем, обогнем ее, посмотрим из лесу, как живут там люди-карелы, посмотрим на деток, на старух, посмотрим, какие у них, лесных жителей, избы, есть ли церковь, есть ли речка… И шла Марфа, и шла, улыбаясь в предвкушении встречи с этой невиданной деревней-лесовичкой, да не заметила, как тропинка под ногами растворилась — была, и нет ее… И лес-то вокруг уже не такой просторный, а проще сказать — чаща глухая вокруг, и стемнело как-то, тучи набежали, и ветер заговорил громче и сердитее, и впервые Марфинька в лесу перепугалась. Ужас на нее напал — внезапно, да такой, какого она и в жизни своей спокойной не испытывала ни разу. «Ай! Ай! Страсти-то!» — громко вскрикнула она, присела, взмахнула руками и побежала назад, топоча башмаками. Нет, не туда бежит! Вот беда-то! Туда надо! Да не туда опять! Ой, страсти, страсти! Ой, пропала, пропала! Ой! — с размаху обняла елку, заплакала без слез: «Мамочка, мамочка!» Нет, плакать не надо, надо идти, дорогу искать, а где ж ее искать-то… И побрела Марфа куда-то, где за деревьями как будто поляна просвечивала, хотя и знала уже, что это обман, и поляны там нет — а все те же хилые чащобные елки, закрывшие все пространство между большими, темными деревьями… Ох, брела Марфа, брела, и впервые было ей в лесу все чуждо, все недобро, и каждая елочка ей желала сгинуть, ветер пугал звериными криками, болото поджидало в самом неожиданном месте — хотело удушить своими сырыми мхами… И брела Марфа, и брела, и от долгой безсмысленной ходьбы совсем отупела, ослепла, оглохла, и не видела, куда идет, и себя не помнила. И когда под вечер выбрела на лесную деревню — ту, о которой ей утром мечталось, — пошла задами, мимо коровников, мимо бурых навозных гор, и даже не подумала, что вот деревня, что люди тут живут, на нее смотрят, удивляются: идет баба, ссутуленная, в землю глядит, дороги не разбирает, бормочет… Остановили ее, напоили молоком, она пришла как будто в себя, посидела возле какой-то избы на колоде дроворубной, пожевала хлебушка, спросила, как ей обратно идти. Какая-то бабка махнула рукой — туда, мол, двигай, что-то сурово прокаркала по-карельски, и пошла Марфа обратно — опять в лесную чащу. И как вошла в лес, сразу перед ней все прояснилось: вот же куда надо идти, — как просто! И пошла, и за три часа добралась до дому. Ну, лето, темноты не было, а все же час поздний. Видит, ключница баба Иня сидит у ворот, пригорюнилась. Заметила барыню, вскочила, хлопнула руками по бедрам — не знает: то ли смеяться от радости, то ли обругать барыню-внученьку на чем свет стоит. «Проголодалась я, бабушка!» — сказала Марфа виновато, и старуха умчалась в избу разогревать ей кашу с грибами. А Василий на ту пору уезжал в Олонец по «гешефту» своему рыбному, и ничего не знал, и не волновался даже.

Но уж с тех пор Марфа в лесу и вовсе ничего не боялась. Уж с тех пор она по лесу ходила уверенней, чем по барской своей избе, где то и дело попадались какие-то неведомые закутки, комнатенки, чуланчики — того гляди, заблудишься…

Однажды застигла ее в лесу сильнейшая гроза. Три часа бушевало над лесом, и деревья шумели так, что собственного голоса не было слышно, и лилось со всех сторон — сверху, слева, справа, даже, кажется, с земли на воздух били дождевые струи. Но Марфу это ненастье врасплох не застало. Она давно заметила приближающуюся тучу, сразу догадалась, что такая туча без бури не уйдет, и бегом бросилась к одному своему укромному местечку: неделю назад найденной пещерке — узкой норе в подножии холма. Добежала, забилась внутрь — стоять там можно было, лишь согнувшись в три побели. Она легла на теплый сухой песок, положила под голову плоский камень. Принялась плести венок из собранных ромашек. Снаружи выло, гремело, трещало, и, казалось, буря не уймется, пока не выворотит весь лес с корнем. А в теплой пещерке было уютно. С песчаных стен осыпалась высохшая в пыль почва. Торчали сверху какие-то корешки, ползали какие-то жучки-букашки и порой заносило в застоявшийся воздух свежее, вкусное дуновение грозы. Марфа сплела венок, надела, посмотрела на дождь, потом глаза ее начали слипаться, и она уснула.