Кембрийский период

А сразу и не поймешь. Лицо банши, ряса монашки, из‑под которой на каждом шаге выныривают кавалерийские сапоги. Без шпор. На плече – запыленный в дальней дороге мешок. Идет тяжело, устало – и в то же время привычно и размеренно. Остановилась. Начала было что‑то говорить. Монах переменился в лице, превратившись в вытащенную на берег рыбу. Уши заметил! Расплывшаяся физиономия стремительно приобрела свекольный оттенок, рот тяжело хватает воздух.

– Изыди! Дщерь Сатаны, блудница вавилонская…

Говорил он на грязной латыни, хуже вульгарной, которую именовали лингва‑франка. И которую понимали в любом торговом городе, тем более приморском да столичном. Вокруг стремительно собиралась толпа, но люди опасливо теснились по сторонам – на линии противостояния оказаться никто не хотел. А что фэйри, в первые секунды аж пригнувшаяся, нанесет ответный удар – никто не сомневался. Лорн внутренне сжался, ожидая заклинания. Вот она выпрямилась. Прижала уши – точно сердитая речная собака. Сощурилась на закатное алое Солнце.

И сквозь медвежий, неостановимый и незаглушаемый рев примитивной формулы изгнания нечисти, наверняка сочиняемой на ходу, вдруг прорезался, как рогатина сквозь звериную шкуру, тоненький и острый голосок сиды. Слова были величественны и непонятны. Классической латыни Лорн не знал, но уловил чекан старинных окончаний.

– Ego sum Ens Omnipotens, Omnisapiens, In Spiritu Intellictronico Navigans, luce cybernetica in saecula saeculorum litteris opera omnia cognoscens, et caetera, et caetera, et caetera!!! note 2

Брат Марк замолчал. Стихла и фэйри. Не банши, точно. Не одинокая пророчица да плакальщица, умеющая только помогать при родах да похоронах, да и сама почти мертвая, мудрая возрастом и даром, но не соображением. Эта – умненькая, из этой хлещет обилие свежей жизни… Дочь Риса, с западных островов? Кудесница тилвит тег? Закатное солнышко скребет крышу королевской резиденции. Тень накрывает монаха, а вот ушастая пока на свету. Глаза совсем превратились в щелки, их и невидно из‑за ресниц. А рука медленно, не по пяди – по толщине волоса тянется к мешку. Другая теребит узел завязки. Что у нее там?

Мешок падает наземь. В руках у фэйри остается книга. Нет, не книга – Книга. На обложке серебрится распятие. Точно – и на груди у фэйри крестик болтается… Грамотная, богатая, с бессмертной душой… Неужели сида?

Монах, напротив, совсем превратился в тень, и даже как будто уменьшился. Да и голос… Голос бенедиктинца нарушил тишину, но каким же он стал другим. Тихим, скорбным.

– Ты знаешь латынь, у тебя есть книги и серебро в кошеле. У тебя голос иерихонской трубы, слог Иоанна Златоуста и стан царицы Савской. А я нищий монах, едва помнящий главные молитвы. Но помни – блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное! Не с фарисеями Бог, но с малыми людьми!

А фэйри вдруг улыбается. И снова звон, не как колокол, а как меч – но на этот раз говорит на камбрийском.

– Святой отец, посмотри на себя и на меня! Кто из нас меньше?

Разводит руки в стороны. В толпе раздаются смешки. А пока люди смеются, сида – точно сида – продолжает:

– Блаженны нищие духом. Может, ты и блажен, ибо обычному нищему с таким брюхом не подадут. Апостол Павел говорил: верую, ибо знаю. Добрые монахи знают Писание наизусть, не оправдывая себя слабой памятью. Я, верно, глупа и забывчива, и вера моя – с горчичное зерно. Но я пользуюсь костылем, и не похваляюсь, что у меня нет ног.

Сида смолкла. Чуть опустила плечи, и сразу стало видно: устала. Очень устала. Как только на ногах еще стоит! Но руки нехотя подобрали дорожный мешок с земли, натужно закинули за спину. Уши сперва взлетели вверх, но тут же тряпками свисли к плечам. Сида поплелась было прочь, безразличная ко всему, но только монах открыл рот – сказать вдогонку пару ласковых, хлопнула себя по лбу.

– Люди добрые, доведите до кузницы, а? Мне надо навершие на посох сделать… Крестообразное…

Тут Лорн понял: да беднягу ж родня из холма выгнала! Или выжила… Почему‑то все крещеные фэйри уходили жить к людям. Даже боги. Приживались многие. В дикой Эйре, у северных скоттов и пиктов… А в добром цивилизованном, православном Диведе вон как встретили. По одежке, по красным лохмам да звериным ушам. Так вот вам теперь – крест и Библия. И пусть другие боятся – а кузнецу по ремеслу положено дружить с фэйри. Ради общих секретов, и того, что именно сиды принесли людям кузнечное дело.

– Кер‑Мирддин город большой, у нас три кузницы, – громко объявил Лорн. – Доведу до любой, но советую обратиться ко мне. Если и правда серебро в кошеле имеется. Я Лорн ап Данхэм, и я лучший кузнец в королевстве Дивед.