Андрей Мартьянов - Охранитель

— Но при чем тут евреи?

— Привычное зло. Если можно так выразиться, далеко не самое злое зло существующее вокруг нас. Неагрессивны, живут разрозненными общинами, веса в политике не имеют. Лицемерно отодвинув своего Яхве на второй план и уподобившись царю Иевроаму поклоняются одному божеству: золотому тельцу. Пока мы им позволяем, разумеется. А за позволение надо платить. Вряд ли кто догадывается, что крестовый поход против апостольских братьев и ересиарха Дольчино сорок два года назад был оплачен в основном евреями.

— Неужели?

— Ярость дольчинитов обрушивалась на священников и монастыри, да, но иудейские кварталы они жгли с не меньшим рвением. А то и с большим. На месте отца раввина Бен-Йосефа что бы вы избрали: строгий порядок католицизма или бешенство толпы, не связанной никакими законами и узами? Наверное, проще заплатить за свою безопасность, чем лишиться всего и умереть, правильно?

— Aes non olet [17] Деньги не пахнут ( лат .) , — сказал Рауль. — Негласная индульгенция. Лучше бы я этого не знал.

— Вас никто не тянул за язык, — заметил брат Михаил. — Могли бы оставить свое любопытство при себе. Хотели тайн — извольте получить, но не жалуйтесь потом, что измарали в грязи рукава. Морализаторствовать, надеюсь, не собираетесь?

— Нет.

— Вот и чудесно. Донельзя глупо выглядит моралист на жаловании инквизиции, чьи деньги получены с еврейского ростовщичества… Ну-ну, не дуйтесь мэтр — я пошутил. Казна подчиненного мне Трибунала честно получена с десятины, поступающей в Авиньон! А закрытые фонды я пока не использовал — надобности не возникало. Лучше расскажите, о чем вам поведал Бен-Йосеф.

— Об уксусе.

В доме на Иерусалимской улице было темно, только лампадка перед распятием сияла золотистой звездочкой. На столе холодный ужин — телятина, хлеб и горох с салом, укрытые льняными полотенцами. Ореада, не зная в точности вернется ли нелюбимый постоялец к ночи, все равно оставила снедь. Точнее, отправила прислугу.

Интересно, две крестьянские девушки работающие у мадам Верене догадываются кем именно является их госпожа? Или молчат, не рискуя потерять щедрую плату серебром и место у богатой хозяйки?

— Привет, — Рауль, засветив лампы в кабинете, обнаружил сидящего на столе нахохлившегося Инурри. Домовой выглядел одиноким и несчастным. — Я тебя ждал, думал не придешь.

— Случилось чего?

— Полнолуние, — проворчал Инурри. — Большое полнолуние. Знаешь, что это значит?

— А то! — беззаботно ответил Рауль. — Мартовский шабаш, праздник ведовства. Не верю я во всё это, дружок. Не с одной ведьмой знакомство водил, да только страшных баек о полетах на метлах и сатанинских обрядах на Лысой горе от них не слышал. Выдумки это.

— Зато другое не выдумки, — упрямо сказал домовой. — Светила противостоят, Врата открываются, такая ночь посвящена не-людям.

— Раз уж ночь посвящена тебе, иди поближе и угощайся. Есть хочешь?

— Дурак, — Инурри показал зубки. — Всё ваше племя дурное отроду, как появились… Кроме вас и Древних есть другие, ezezagun. Приходят, шастают ночью, заглядывают в дома. Потом снова исчезают. Не каждый. Некоторые вернуться не могут, остаются. Мир покачнулся, Врат стало больше. Не все закроются.

— Погоди-ка, — мэтр резко повернулся к бормочущему непонятные фразы Инурри. — Что ты сказал? Мир покачнулся?

— Уши скребком почисти.

Равновесие Вселенной поколеблено. Твердь земная и небесная сдвинулась с основ. Так вроде бы глаголил Ирсул Бен-Йосеф?

Трудно заподозрить, что раввин из Камбрэ и аррасский домовой сговорились.

Остается поверить?

В которой нет числа горестям и разочарованиям. Замок Вермель опустел и предан огню, Священный трибунал пленен, а в гавань Кале приходит корабль мертвецов

Вермель — Кале.

9-10 марта 1348 года.

— Я никогда, никогда раньше не видел подобной жестокости, — глухо сказал мэтр Ознар. — Невообразимое что-то. Нечеловеческое. Человек не может так поступить…

— Хотелось бы в это верить, мессир, но мне по роду службы приходилось сталкиваться с проявлениями исключительного зверства, — проворчал в ответ Михаил Овернский. — Секта люцифериан в Альби, Лаворе и Кастре. На их капище меня, простите, вырвало прямиком на брата Ксавьера д’Абарка… Тогда зрелище крови и разъятой плоти впервые в жизни заставило меня блевать. Не хочу повторять этот опыт на ваших глазах. Выйдем на воздух, отдышимся.