Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Эти инвалиды – это какое-то бедствие, – оживляется вдруг наша соседка. – Я живу на Дорогомиловской, так у нас на рынке до сих пор проходу нет от этих инвалидов. Пьяные вечно, дерутся, ругаются! Мы даже в Моссовет писали!

– А у нас во дворе контуженый жену убил, – говорю я. – Он ее из пистолета застрелил, потому что она с ним жить не хотела.

– Какой ужас! – говорит тетка. – И главное, что на них нет никакой управы. Милиция сама их боится.

Проводница вздыхает в дверях:

– Народ от войны лютый стал.

– Да войны уже десять лет как нет, а он – все лютый!

Летчик как-то странно щурится.

– Инвалиды буянят… – говорит он, заерзав, и неприязненно улыбается. – Интересно знать, где бы вы все были, кабы не эти инвалиды?

Воцаряется неловкая тишина.

– Я же совсем не в этом смысле… – заикается тетка, оглядываясь за поддержкой.

Летчик спрашивает у мамы:

– Извиняюсь, ваш муж на фронте был?

– Всю войну, – вздыхает мама. – Ранен два раза…

– Руки-ноги целы?

– Слава богу, целы.

Он отворачивается к окну и бормочет:

– Ну, счастье ваше…

Я караулю вещи на узком перроне. Толпа быстро растекается во мраке. В горячем, мягком воздухе, насыщенном влагой, струятся пряные запахи, и женщины кричат гортанными голосами.

Мама приходит в сопровождении высокой, прямой как доска старухи во всем черном. Мы берем чемодан и идем за ней.

Редкие фонари горят в кронах деревьев, бросая лучик света на темную зелень. Прямо на тротуарах сидят на стульях смуглые люди, разговаривают и смеются, разглядывая прохожих без всякого стеснения.

Мы сворачиваем в переулок. Шум и голоса улицы сразу удаляются, смолкают. Старуха легко шагает впереди, то и дело пропадая во тьме, и мы с трудом поспеваем за ней, торопимся, перебираемся через насыпь железной дороги, карабкаемся в гору. Наконец она впускает нас в калитку и зажигает лампочку над входом.

В домике стоит чужой, кислый запах.

Мы распахиваем оконце, и откуда-то снизу доносится мерный влажный шорох осыпающихся камней.

Мама растерянно смотрит на меня:

– Пойдем на море?

– Где море? – допытываюсь я у старухи. – Море, море?

Понять, что она говорит, невозможно. Держась за руки, мы ощупью спускаемся по тропинке.

Над нашими головами – черное бездонное небо с яркими звездами, похожими на крупинки соли. Невидимые волны накатывают на берег с глухим нарастающим гулом, и что-то мерцает в их сумрачной глубине, перемигиваются блеклые огоньки.

Мама зябко вздрагивает, и дрожь ее передается мне. Я беру ее руку.

– Как-то вдруг одиноко, – говорит она.

Сквозь строй обалдевших малышей, бабушек и мам с огромными букетами и цветами в горшках я проталкиваюсь к табличке “7Б”, которую держит Виктория Борисовна, молоденькая химичка, и сгоряча оказываюсь в толпе десятиклассниц.

Взрослые, недоступные, с короткими модными прическами вместо кос, они снисходительно косятся в мою сторону, и пот катит с меня градом.

Пинок в спину означает, что я добрался до своих.

Я ору бессмысленно, хлопаю по рукам, плечам, получаю в ответ одобряющие затрещины и толчки.

Все стали какие-то нескладные, худые. И шевелюры запустили – нам теперь можно, кончились наши страдания. Только Сало все такой же увалень, и Копейка ничуточки не подрос и по-прежнему лысый, и опять пятно зеленки на темечке.

– Чего ж ты лысый, Копейка?

– А чего хорошего в зачесе-то? Только вшей разводить…

– Врет он! Лишай у него был! – хохочет Берг, и Копейка бросается на него.

Мы гогочем. Девчонки держатся особняком.

– Поберегите глотки, – говорит Виктория.

– А где же Крыса?

– Ты что, не знаешь? Крыса умерла летом.

– Врешь!

– Виктория Борисовна, это правда – про Анну Михайловну?

– Да, ребята, к сожалению, правда…

– А у ашников одна баба чемпионка Москвы по гимнастике, – сообщает Пиня.

– А нам какие-то конопатые достались…

– У тебя тоже гимнастерка? У нас только Гордей и Берг в кителях, а так – сплошные гимнастерки…

– А я на коне ездил!

– А я в деревне с одной девкой целовался!

– Ты с кем сидеть будешь? – спрашивает Копейка.

– С Сяо Лю, конечно.

– Уехал Сяо Лю, у него отца в Молдавию перевели…

– Вот гад, – опечаленно говорю я. – И мячик мой зажухал…

На лестнице мы украдкой разглядываем девчонок.

– Что? – смеется Виктория. – Барышни вас не устраивают?

– Ни одной хорошенькой!

– А вы на себя гляньте…

У дверей класса она нас придерживает:

– Пропустите девочек, будьте мужчинами.