Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Какая еще Зойка? – крикнула буфетчица.

– Да знаешь ты ее, Нель, в комиссионном работает на Красноармейском. Кривоногая такая, вся в веснушках. Мужик у ней механик на “Академике Ферсмане”.

– Вот стерва, – довольно сказал Серков. – Все знает.

– Погоди, муж вернется, он тебе навешает.

Серков только засмеялся, блеснув белыми зубами.

– Вернулся уж, – сказал он и подмигнул Толику.

В проеме перегородки виднелась стойка и высокие мраморные столики в пустынном зале павильона.

– Ступай на балкон, говорит, муж пришел, – со смехом рассказывал Серков. – У самой аж зубы стучат. Этаж четвертый. Чего я там не видал, на балконе? Открывай, говорю, толковище будем иметь…

– Пришиб, что ли? – спросила молодая, обмирая.

– Кого?

Толик невольно посмотрел на покрытую черным пухом пятерню Серкова.

– Ну, мужика.

– Дурочка ты, Тамарка. Ну, сунул он мне, я ему, и весь разговор.

Буфетчица сняла с плитки кастрюлю с сосисками, протянула Толику стакан, он мотнул головой.

– Хвораешь, что ли? – удивилась она.

– Пускай закусывает, – сказал Серков. – Он у нас треханутый малость.

Они выпили и принялись за еду.

– Женить тебя надо, Мишка, – сказала буфетчица.

– На тебе, что ли, женить?

Все трое засмеялись.

– Вон она все замуж просилась. – Серков кивнул на Тамарку. – Небось больше не захочется.

Молодая помрачнела.

– Подумаешь какая! – опять рассмеялась буфетчица. – Ну пошумит маленько. Зато зарплату домой несет.

– Покалечит он ее, будет ей зарплата.

– Ей-богу, сбегу, – вздохнула Тамарка. – Вчера опять лез…

Толик быстро и жадно ел, уставясь в тарелку.

– Ты зачем пацана с собой таскаешь? – вытирая губы, сказала Серкову буфетчица. – От тебя одна порча.

– Земляк. – Серков насмешливо покосился на него. – С нашего двора. Ты же, Нелька, батю его знаешь. Это Федьки Оськина сын.

– Какого еще Федьки?

– Козла.

– Козла? – обрадованно закричала она. – Которого посадили?

– Ну.

– Ой-ой! – Она покачала головой, сочувственно глядя на Толика. – Хороший мужик, шебутной только. Сколько он тут у меня выпил…

И Тамарка с интересом присматривалась к Толику.

– А болтали, на Козла вроде сынок его показания давал, – вспомнила она. – Этот, что ли? Или брат?

– Он и есть.

– Ах, гаденыш! – Буфетчица всплеснула руками. – Ты что же это? Отца родного посадил?

Парень потемнел, в руке у него очутилась пустая кружка, но Серков успел перехватить его кисть.

– Пусти! – прошипел Толик, пытаясь вырваться.

Женщины, выпучив глаза, смотрели на них.

– Ах ты, бандюга! – Буфетчица вскочила. – Ты у меня в отделении ночевать будешь! Я те замахнусь! Я его кормлю, пою, а ты на меня грабками машешь?

– Тихо, – сказал Серков. – А ну, не базарь.

Он выпустил руку Толика. Тот хотел встать, но Серков придержал его:

– Со мной пришел, со мной уйдешь… Налей, невеста, в горле сухо.

Буфетчица повиновалась, ворча.

– Это все – веники, – назидательно сказал Серков и засмеялся. – Ну, за дружбу!

Он примерился и бросил биту. Она легла точно в центр, но вместе с “маркой” вышибла еще один городок. Он выложил фигуру заново и пошел обратно.

Пустырь затерялся среди котлованов, из которых росли этажи. Город шагал все дальше в степь.

Теперь он долго целился. Лицо его как будто твердело. Обозначились скулы и сомкнутый рот. Он качнулся назад и бросил.

“Марка” вылетела чисто, звякнула о проволочную сетку. Помешкав, Толик взял вторую биту и шагнул вперед.

Бросок вышел неловкий, бита вертелась. Неожиданно, ударившись об асфальт, она подскочила и выбила из “города” все четыре чурки.

Он закурил. Теплый ветер трепал его рубаху. Где-то по соседству, несмотря на ранний час, ворчал экскаватор.

Толик собрал городки, снова выложил “письмо”. Вернувшись на дальний кон, он положил биты на землю и закатал рукава.

Он стоял у окна на лестничной площадке. Голоса и обрывки смеха долетали до него со двора, из темноты. Где-то наверху настойчиво мяукала кошка. Он стоял и ждал, равнодушный к шорохам чужой жизни, не оборачиваясь на шаги.

Глухо стукнули двери лифта, гудение поползло вниз. Он видел в стекле отражение кабеля, бегущего за сеткой шахты. За стеной растаял бой часов. Подъезд спал.

Должно быть, он тоже заснул. Он встрепенулся – ему почудился взгляд, уставленный на него из набухшей тишины. Кошка замерла на ступеньке, подняв лапу, и настороженно смотрела на него. Он не двигался. И кошка не решалась пробежать, томилась страхом. Вдруг она стремглав метнулась мимо, и мгновением позже он услышал поворот замка и почувствовал толчки крови в горле.