Елена Холмогорова - Рама для молчания

Честно говоря, хочется немедленно уйти. Но есть еще комната, где, повернувшись лицом к стене, умирал сорокадвухлетний, молодой, по нынешним понятиям, Гоголь. Нет нужды говорить, что диван, на котором он скончался, отгорожен прозрачной пластиковой ширмой. Но тут является посмертная маска, которая, как это ни дико, наконец-то возвращает чувство прикосновения к живому гению…

Назовите нас замшелыми ретроградами, застрявшими в глубоком прошлом, чуждыми современному видению прекрасного, но есть нечто вечное, непреходящее, и оно зовется – вкус, антиподом чего во все века была и будет пошлость.

Это непреходящее останавливает нас во дворе. Сосланный сюда с бульвара «за пессимизм и мрачность» шедевр скульптора Н.А.Андреева возвращает нас в реальность – ту, где живут его тексты, к которым нас влечет разбуженная раздражением тоска по ним.

А экспозиция музея вдохновлена совсем другим памятником – занудный нравоучитель с книжкой и соответствующая образу надпись на постаменте: «Великому русскому художнику слова Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза» в устье бульвара, названного его именем. Он хоть и отлит из натуральной бронзы, а по сути своей такой же – плексигласовый.

И мы бредем прочь, «сюда я больше не ездок», как сказал другой классик, но мы, к счастью, знаем, где «оскорбленному есть чувству уголок». Стоит только открыть книгу и прочитать: «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин…»

У Ивана Сергеевича

Дом этот на Остоженке знаком с детства. В Москве мало осталось деревянных неоштукатуренных особняков, да еще с садом. И нужно некоторое усилие, чтобы увидеть: подобными усадьбами была застроена вся дворянская часть города – от правого берега Москвы до правого берега Яузы. А теперь он – один из немногих, уцелевших в нашей столице после бурь ХХ века. К тому же дом отмечен мемориальной доской, сообщающей о том, что здесь жил Иван Сергеевич Тургенев, и городская легенда из поколения в поколение утверждает, что именно в этом особняке происходило действие хрестоматийной повести «Муму».

И вот первая странность: оказывается, музей здесь открылся только в 2009 году, а до того особняк занимали то коммунальные квартиры, то конторы, столь далекие от литературы, что под угрозой была его судьба: у нас любят перестраивать под сиюминутные нужды. Последним в доме Тургенева обитало Главное управление по производству спортивных изделий Спорткомитета СССР (в постсоветские времена – ЗАО «Спортинтерпром»). По счастью, это ведомство весьма трепетно отнеслось к памятнику отечественной культуры и в целом сберегло его от всякого рода новшеств, разместив конференц-зал и подсобные помещения в подвале.

Варвара Петровна Тургенева (урожденная Лутовинова), поселившись здесь в 1840 году, мечтала, чтобы сын ее Ванечка чувствовал себя полноценным хозяином дома на Остоженке. В письмах она рисовала планы, подробно излагала предназначение каждой из комнат: «У меня прекрасный маленький московский дом… в котором всегда воздух ровен, тепло, светло, сухо, покойно. Лакейская, официантская, зала, гостиная, спальня вместе мой кабинет, уборная, гардеробная, девичья – и бибишкина комната, – пишет она сыну в Берлин. – О! Приезжай только, мы отопрем дверь от брата в девичью – девок и гувернанток сведем вместе, а комнаты гувернанток мы отдадим все три тебе, хозяину. Теперь пойдем в конюшню. У меня 5 серых лошадей в карету, две лошади в сани брату и дяде, пока и довольно… Корова – большая, славная – наконец корова. И Серебряков – давнишние мои требования-потребности – корова и конторщик».

Для нас, переживших всю вторую половину ХХ века и уже давно въехавших в век ХХI – корова на Остоженке, что ни говори, явление весьма экзотическое. Где она паслась? На Комсомольском проспекте?

Сотрудники музея, слава Богу, не стали воспроизводить по указаниям Варвары Петровны назначения комнат – гостиной, столовой или спальни. Соблазн был велик, но, к счастью, музейщики не пошли по столь легкому пути. При отсутствии собственно тургеневских вещей это с неизбежностью отдавало бы претензией.

Анфилада комнат представляет собой цепь выставочных залов: витрины с прижизненными изданиями Тургенева, гравюры и акварели с видами Москвы, Орла, Петербурга, Парижа и других городов, где бывал писатель, театральные афиши. Единственный автограф Ивана Сергеевича – записочка его рукой по-французски бельгийскому музыканту Юберу Леонару. Однако более сильное эмоциональное впечатление производит голубой прямоугольник: «Билет для входа на обед в день открытия памятника Пушкину 4 июня 1880 года в зале Благородного Собрания, в 6 час. по полудни». Хотя этот билет напечатан типографским способом, от него веет подлинностью, которую усиливают чернильная клякса и строчка в пояснении «орешковые чернила». Иван Сергеевич писал: «Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога».