Елена Холмогорова - Рама для молчания

Познавательные книжки всегда подсовывал мне отец и неизменно обсуждал их со мной: даже казалось, что он меня проверяет. Это было непривычно и немного отвращало, хотя среди них попадались и безусловно интересные. Была у меня и единственная на то время «Детская энциклопедия» – невыразительного песочно-бежевого цвета тома, большинство которых я так и не открыла. Но исторический том очень любила, почему-то хорошо помню главу про крестовый поход детей и хронологические таблицы. Отдельная история – Борис Житков «Что я видел». Посмотрела в Интернете – к моему удивлению, переиздается по сей день. Наверное, для сегодняшних детей она похожа на одну из читаных-перечитаных моих книжек «День египетского мальчика» М.Матье, а то и на «Приключения доисторического мальчика» Д’Эрвильи или «Борьбу за огонь» Жозефа Рони-старшего – так неузнаваемо изменилась жизнь. Среди книг такого рода был у меня безусловный фаворит – «Китайский секрет» Елены Данько. Картонная сине-серая обложка, на которой красовался китаец в национальной одежде с тугим узелком волос на голове, держалась на честном слове, многие страницы были надорваны – вероятно, она попала ко мне далеко не новой. Я ее знала наизусть, но читать о том, как коварные европейцы стремились выведать тайну изготовления фарфора, могла без конца. Эта была такая же иная цивилизация, как мир первобытных людей, хотя и куда более близкая по времени.

А вот еще одна книга, в которой я в основном любила рассматривать фотографии с подписями. Огромный синий том с тисненым гербом СССР и золотом – «Сегодня и вчера». Это пропагандистское издание в стиле «Книги о вкусной и здоровой пище» все было построено на сравнении нищей дореволюционной России и угнетенных людей и, соответственно, благоденствия в сталинском СССР (книга была издана в 1937 году!). Самое сильное мое впечатление – две фотографии с общим пояснением «Жизнь шахтеров прежде и теперь». Богатырь-стахановец с отбойным молотком на плече мне очень нравился, а заморенные жилистые мужички, ютящиеся в отгороженных занавесками закутках, внушали жалость и даже некоторую неловкость: зачем же они себя, таких, позволили фотографировать? Преимущество социализма было явлено в этом томище с безоговорочной убедительностью. Волею капризной судьбы том этот у меня сохранился, и я обнаружила, что текст книги написан младшим братом С.Маршака – М.Ильиным. При сегодняшнем взгляде оказалось, что это не зубодробительная агитка, а тонко выстроенный и бьющий точно в цель пиар-проект.

Всякое популярное естествознание не очень меня захватывало. Исключение – «Занимательная астрономия» Камилла Фламмариона, по которой мы с подругой Машей пытались построить модель Солнечной системы. Мы подобрали шарики, соответствущие размеру планет в масштабе, но – о, горе! – модель не поместилась даже в длинном коридоре ее квартиры, и мы вылезли с Нептуном на лестничную клетку, за что нам сильно влетело от пришедших домой взрослых. Хорошо, что Плутон во времена Фламмариона еще не был открыт, ведь тогда нам пришлось бы звонить в квартиру напротив.

Позже я очень увлеклась историческими книгами. Самыми любимыми стали «Хроники времен Карла IХ» П.Мериме и «Чингисхан» В.Яна. А подростковая мечта писать исторические книжки для детей привела меня на исторический факультет педагогического института – в то единственное место, где, как я считала, меня одновременно научат и истории, и тому, как ее надо подать детям. О, юношеский максимализм, о, девичье упрямство… Историческая книжка для детей из-под моего пера вышла всего одна – «Великодушный русский воин» – о генерале Николае Раевском – герое 1812 года.

Большое место занимали книги о животных : Бианки, Пришвин, Чарушин, Сетон-Томсон, позже Дж.Даррел, «Жизнь насекомых» Фабра. Но гораздо сильнее увлекали не рассказы про повадки диких обитателей лесов, степей и пустынь, а истории про зверей очеловеченных, как в «Белом клыке», «Бемби», «Ослике Маффине», «Чудесном путешествии Нильса с дикими гусями» и, особенно, «Маугли». То есть не собственно про зверей, а про неких условных живых существ, на грани сказки и реальности, поскольку я верила (и не только остаюсь при этом убеждении до сего дня, но и укрепилась в нем), что животные абсолютно разумны, а мы просто их не понимаем. А вот «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса были всегда чужими, какой-то непроизносимый и непредставимый Братец Опоссум меня отталкивал. Интересно, что понятие «смерть» долго относилось не к людям, а к животным: «Каштанка», «Муму». И помню, как я рыдала над поэмой Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки», не вникая в ее богоборческий пафос, а от ужаса несовместимых понятий «пионерка» и «смерть».