Ручир Шарма - Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире

И именно это – одна из причин (часто не принимаемая во внимание) успешного функционирования Китая после ухода Дэн Сяопина с поста двадцать лет назад. Хотя Дэн и не был демократом, он понимал проблему стареющего руководства и установил ограничения на возраст и сроки пребывания у власти, которые ныне не позволяют даже высшему руководству страны оставаться у власти вечно. Два раза по пять лет – и все. Это отличает Пекин от других автократий, которые – как Вьетнам – пытаются копировать его модель, но не соблюдают его правила. В 2015 году премьер-министру Нгуен Тан Зунгу стукнуло шестьдесят пять, и возрастное ограничение для вступления в должность высокого уровня было без особого шума поднято до шестидесяти семи – возраста, устранявшего всех основных соперников Зунга, но не его самого. Говорили, что он переходит на пост генерального секретаря коммунистической партии. Зунг был у власти уже десять лет, и, избавившись таким образом от основных соперников, он мог бы, по словам местного источника, стать самым могущественным и дольше всех продержавшимся руководителем Вьетнама за “несколько сот лет” – если бы занял этот новый пост.

Жизненный круговорот – это закон политики, не науки. Он говорит нам, что вероятное время и направление изменений зависят отчасти от того, на какой стадии кризиса, реформы, подъема или спада находится страна. Подобно любым формам жизни, мировая экономика проходит циклы упадка и возрождения; какое-то время ее энергия рассеяна и бесформенна, а затем концентрируется и принимает новые формы. Политическая жизнь современных стран проходит аналогичный круг, взрываясь во время кризиса, чтобы перегруппироваться и возродиться, прежде чем снова умереть. Жизненный круговорот помогает объяснить, почему лишь малому числу развивающихся стран удается расти достаточно быстро и долго, чтобы влиться в ряды стран развитых. Он также помогает осознать, почему, когда стране удается сделать такой скачок, это называют “чудом”: им удалось победить самодовольство и застой, уничтожающие большинство продолжительных подъемов.

С начала кризиса могут пройти долгие годы, прежде чем появится лидер, имеющий потенциал для проведения экономических реформ, но даже его появление всего лишь повышает вероятность серьезного роста. Сумеет ли новый лидер провести реформы, и приведут ли они к быстрому росту – это зависит от множества других факторов. Возможны самые разнообразные проколы, особенно когда неблагоприятные глобальные условия затрудняют развитие всех экономик.

Даже в худшие периоды всеобщей стагнации и волнений жизненный круговорот продолжается, преобразуя – пусть и медленно – золу кризиса в ростки реформ. В 2011 году серия народных волнений, получившая название “арабская весна”, началась с восстания в Тунисе, толчком к которому послужило самосожжение уличного торговца, не получившего официальной лицензии у коррумпированных бюрократов. Недовольство арабского мира продолжительными экономическими неурядицами привело к тому, что протест против стареющих диктаторов перекинулся из Туниса в Египет и далее в Сирию. Однако вскоре “весна” стала восприниматься негативно, когда на смену свергнутым автократам пришли новые, как было в Египте, или гражданская война и полный хаос, как случилось в Сирии, Ливии и Йемене. Надежда на то, что этот кризис приведет к расцвету демократии, переходу к свободному рынку и экономическому процветанию, сменилась безнадежностью в отношении будущего всего региона – за удивительным исключением Туниса. В конце 2014 года в Тунисе завершилась первая в регионе “послевесенняя” мирная передача власти новому президенту, который обещал сосредоточить усилия на реформе экономики.

“Арабская весна” стала экстремальным проявлением правила: большой кризис всегда породит новых крупных реформаторов, хотя не всем из них удастся реально провести реформы. Как писал в 2011 году профессор Университета Джорджа Мейсона Джек Голдстоун в своей статье в Foreign Affairs , мятежи “арабской весны” были направлены против особенно коррумпированной категории “султанов”, которые, в отличие от других монархов, не опирались на законность, а правили исключительно за счет устрашения народа и поощрения своих приспешников. Диктаторские режимы Мубараков в Египте, Асадов в Сирии и Бен Али в Тунисе относятся к разряду “султанистских режимов”, в который входили режимы Чаушеску в Румынии, Дювалье в Гаити, Маркосов в Филиппинах и Сухарто в Индонезии. Эти семейные диктаторские режимы вызвали отторжение как узурпаторские; их падение характеризуется образующимся в итоге вакуумом власти. Возникающий хаос может отсрочить формирование нового стабильного режима лет на пять, а то и дольше, если разразится гражданская война, утверждает Голдстоун. В свете этого переход Туниса к относительно стабильному новому правительству кажется необычайно быстрым. Оставшаяся часть арабского мира следует более типичному шаблону; на деле там может понадобиться намного больше пяти лет, прежде чем ткань общества начнет восстанавливаться.