Владимир Малявин - Китай управляемый. Старый добрый менеджмент

«Единственная перемена», возобновляющаяся в самой невозможности своего повторения, не имеет длительности и фиксируется только внутренним опытом. Она носит, несомненно, характер первичной самоаффектации, порождающей самое сознание, и стоит в одном ряду с такими фундаментальными понятиями китайской мысли, как «непрерывное животворение живого», «утончённое соответствие», «духовное соприкосновение», «сердечная встреча» и проч. Когда же это первичное время проявляет себя в сознании? Вопрос, по существу, бессмысленный, но в своём роде поучительный. Заметим, что именно проблема связи «вневременного» (Unzeitige) и субъективного «внутреннего времени» (Innerzeitige) стала камнем преткновения для феноменологического проекта Гуссерля и продолжателей его дела.

Китайская традиция не знала апории временности и вневременного, поскольку никогда не субстантивировала реальность, а видела в ней именно «Одно Превращение» — само по себе безусловное, несотворённое и нескончаемое. Первичный аффект есть чистое событие, в котором сознание ускользает от себя только для того, чтобы вернуться к себе. Он свершается с абсолютной, немыслимой скоростью и потому представляет собой лишь символически выражаемое, предположительно-предположенное всему состояние предвосхищения, пред-чувствия всего сущего, где всё возникает и гибнет прежде, чем обретает внешнюю форму, и где, стало быть, ничего не начинается и не кончается. «Сокровенный импульс», говорили в Китае, «во всякое время проявляется и во всякое время исчезает» (читай: каждое мгновение проявляется-исчезает и потому не проявляется и не исчезает). Но он также «выходит и уходит вне времени».

Исходное событие проявляется в сознании как внезапное явление, предстающее как бы случайным, но опознаваемое как абсолютно неизбежное и оставляющее в сознании опыт чистой качественности бытия.

В этом бесконечно малом круговороте Великого Пути, предваряющем протяжённость и длительность, ещё нет разделения на актуальное и виртуальное измерения бытия, нет разницы между сущностью и образом, действительностью и проекцией. Видимый мир, как мы уже могли отметить, предстаёт здесь только тенью, следом самоскрывающегося проявления Одного (в смысле также сплошного) Превращения. Но это тень и след, не имеющие прототипов в природном мире, ничего не замещающие в нём и потому, строго говоря, не являющиеся иллюзией. Как материал культуры, лишь символически данные среда и средство человеческого общения, они совершенно реальны. Эта двусмысленность статуса образов культуры, которая фактически являлась ценой отсутствия в китайской мысли апории безвременного времени, служила прочным фундаментом китайской традиции.

Вот здесь мы открываем подлинную ценность сведения бытия к событию в Китае. Эта важнейшая особенность китайского миропонимания имела прежде всего практическое значение и служила воспитанию той духовной чувствительности, которая является необходимой предпосылкой успешного правления или стратегического действия. Самоаффектация вводит в то состояние бодрствования, неустанного прояснения сознания (в сущности, главная тема «Книги Перемен»), когда, как сказал поэт,

«Благородный муж укрепляет себя, не прерываясь», — гласит классическая формула «Книги Перемен». Теперь мы знаем, что он укрепляет себя в бодрствующем выжидании, в котором сознание наследует источнику несотворённого круговорота бытия и потому всегда возвращается , движется в направлении, обратном вектору мировой эволюции — к тому, что предваряет все явления и дарит пред-чувствие мира. Бодрствование должно быть неустанным и всё более тщательным: достаточно пропустить импульс хотя бы одной ситуации, и будет потеряна вся внутренняя нить событий. Развитию этой внутренней чувствительности как раз и должно было способствовать чтение «Книги Перемен», носившее характер, по существу, созерцания, интуитивного проникновения в структуру гексаграмм.

Этому состоянию духовного бодрствования свойственна определённая пассивность эго, ибо мы должны отказаться от субъективной воли и открыться миру до такой степени, чтобы быть способными даже в ударе открыть дар. Такое бодрствование взращивается опытом безмятежного покоя и не имеет никакого «предмета», ни на что не направлено, не знает пристрастий и потому не терпит ущерба, совершенно целостно. В Китае это называли «сосредоточенностью на едином». Но это покой динамический, всегда сопряжённый с внутренним превращением. Уместно привести в этой связи разъяснение общего смысла 2-ой гексаграммы «И цзина» Кунь (Земля), которая целиком состоит из прерывистых черт и потому являет апофеоз пассивности, полярно противоположный 1-ой гексаграмме Цянь. Оно гласит: