Владимир Малявин - Китай управляемый. Старый добрый менеджмент

Во-первых, речь идёт не просто о «накапливании» жизненных сил, но о качественном улучшении жизни, интенсификации жизненного опыта, повышении чувствительности тела и духа, прояснении сознания.

Во-вторых, вновь обретённая возвышенная жизнь предстаёт как уникальная, несоизмеримая единичность или неизмеримое различие, чистая качественность бытия, абсолютная функциональность или фокус мировых метаморфоз, традиционно уподоблявшийся пустоте колёсной втулки, которой держится всё колесо. Гармония, как известно, превосходит её отдельные части.

В-третьих, проживание этих единичностей носит характер «возвращения к истоку», обретения неизбывных качеств бытия, что даёт возможность благодаря духовной просветлённости в известном смысле овладеть временем и упреждать события ( см. об этом гл. 4 ). В категориях культурной деятельности речь идёт о типизации практики или стилизации поведения, имеющих целью разыскание архетипов действий, или, пользуясь формулой Ж. Делёза, претворения «действия, адекватного вечности».

В-четвёртых, описанная стратегия капитализации жизни выявляет значение функциональной пустоты как неистощимого резервуара, неустранимого остатка всего сущего, условия абсолютного покоя, что в сочетании с эффектом интенсификации переживания как раз и делает жизнь наслаждением, предполагающим осознание возможности сохранения, удержания в себе источника жизненных сил. Жизнь подлинная, то есть одухотворённая и возвышенная, наполненная сознанием и сознательно проживаемая, есть не что иное, как чистая, совершенно безмятежная радость, радость как ликующий покой [5] В своём исследовании «либидинальной экономики» Ж.-Ф. Лиотар проницательно замечает по этому поводу, что переход к безмерной интенсивности соответствует «не-месту или немыслимому месту» и проживанию «пустых», «несоизмеримых единичностей», которыми «по определению нельзя в достаточной степени владеть, поскольку они представляют собой только мгновенный ноль пульсаций» (либидо). Соответственно, здесь не может быть действительно личностных отношений: партнёры в китайской теории соития представляют анонимные космические силы. (J.-F. Lyotard. Libidinal Economy. — Bloomington: Indiana University Press, 1995, pp. 206, 211.) Подробнее об этих аспектах «экономики жизни» см.: В.В. Малявин. Сумерки Дао. Китайская культура на пороге Нового Времени. — Москва: ACT, 2001, гл. «Аскеза радости», «Бездна без глубины». .

Мы можем констатировать, что в китайской цивилизации управление, коммерция, стратегия и мораль составляют звенья единого континуума одухотворённой жизни как единства, говоря языком даосской традиции, «судьбы» и «природы». Здесь жизнь есть торговля, поскольку она предполагает обмен различными свойствами жизненной силы, и притом обмен созидательный, ведущий к совершенному состоянию (состоянию как со-сто-янию и собственной состоятельности) бытия. Такой обмен неизменно носит стратегический характер, поскольку предполагает превосходство одной стороны над другой и определённый иерархический строй. В то же время он морален, ибо требует полной открытости мира и готовности к взаимодействию с другими. Мудрый правитель в Китае «оставляет себя», чтобы дать быть всему сущему.

Не приходится удивляться в таком случае, что в старом Китае бытовало понятие «управление жизнью», а менеджерская и предпринимательская деятельность неизменно воспринимаются китайцами как условие жизненного счастья. В социальном плане той областью, в которой для китайцев сходятся богатство и счастье, стало семейное и клановое единение индивидуальных жизней. Уточняя сказанное выше, заметим, что деньги в Китае ценятся в той мере, в какой их можно конвертировать в здоровое и радостное самочувствие жизни, но взятое не в форме поверхностного и безнравственного гедонизма отдельных лиц, а в глубине её родовой мощи и подчинённое моральному императиву.

В реальной жизни традиционное отношение китайцев к богатству предстаёт как хозяйская рачительность, которая в узких рамках повседневности кажется крепко поставленной бережливостью, даже скупостью. Во всяком случае, китайские общества отличаются самой высокой в мире нормой сбережений. На рубеже 90-х годов XX века, по данным социологических опросов среди студентов разных стран, наибольшее значение бережливости придавали молодые люди в Китае (118 пунктов, 1-е место в мире), второе место занимал Гонконг (96 пунктов), третье — Тайвань (87 пунктов), четвёртое Япония (80), пятое — Южная Корея (75). Для сравнения заметим, что на Западе наивысший показатель имеет Голландия (44 пункта), а показатель США равняется 29 пунктам [6] G. Hofstede, М. Bond. The Confucian Connection: From Cultural Roots to Economic Growth, — Organizational Dynamics, vol. 16, # 4. . В 1986 году в Японии сбережения составляли 38 % ВВП, на Тайване — 38 %, в Сингапуре — 40 %, причём эти цифры имели тенденцию к увеличению. В США та же цифра составляла 15 % и продолжала снижаться [7] P.H. Tai. Measuring the Economic Impact of Confucianism: Empirical Evidence from a Survey — Conference on Confucianism and Economic Development in East Asia. — Taipei, 1989, p. 209. . По некоторым данным, уровень сбережений среди жителей Пекина достигает 70 % — фантастически высокая цифра по западным понятиям.