Джавид Алакбарли - Она и он

Благодаря Перельману сейчас только ленивый не знает о том, что есть такие люди, которые способны, не раздумывая ни минуты, отказаться от премии в миллион долларов. Из гордости. Из чувства оскорблённого самолюбия, что кто-то может со скепсисом отнестись к оценке результатов труда настоящего гения. А может быть, ещё по какой-то другой, весьма веской причине, но абсолютно до сегодняшнего дня никому неизвестной.

При этом этот самый гений может обитать в спальном районе одного из самых прекрасных и самых депрессивных городов мира. И питаться на гроши, столь простыми продуктами, как хлеб и молоко. Второго такого же гениального и фанатически преданного математике альтруиста пока никому обнаружить не удалось. Ни в постсоветском пространстве, ни в Америке, ни в Европе. Не наблюдалось его и ни на каком-то другом континенте. Вот и ненавидел он Перельмана. Просто больше было некого. Столь удачной кандидатуры в качестве объекта для ненависти просто пока не вырисовывалось.

А он так не хотел, чтобы математика вновь стала модной специальностью. Как это было когда-то. В эпоху, когда его отец принял решение стать математиком. А вот он никак уж не хотел идти по его стопам. При этом он прекрасно понимал, что всё-таки его отец был, видимо, неплохим математиком. К его чести, надо сказать, что все его публикации свидетельствовали о том, что он знал толк в своей профессии. И многому его научил. А ещё учил его тому, что всегда надо быть честным с самим собой. Особенно в науке. И приводил пример того, что такое честность в математике:

– Если ты записываешь на одной стороне доски теорему, а я вслед за тобой могу через несколько минут записать её доказательство, то это уже не наука. Это упражнение по математике для студентов. Запомни это. К сожалению, множество научных публикаций в наше время, именно в этом смысле, не является наукой. Они не даруют человечеству новые знания. Они марают бумагу, создавая у авторов этих публикаций ощущение того, что они солидные учёные, имеющие в своём резюме список из сотен статей. Ведь сейчас всё образование стало жертвой процесса макдональдизации. Вот и оценивают рейтинги профессоров по количеству таких результатов их труда в различных научных журналах. Но были и есть гениальные учёные, которые являются авторами всего лишь нескольких работ. Такие, скажем, как Галуа. Но сейчас в моде совсем иные профессора. Именно они и плодят фаст-знания. А ещё они воспитывают студентов, напичканных теми псевдознаниями, которые можно применить здесь и сейчас.

При этом ещё отец внушал ему, что для того, чтобы стать серьёзным учёным в какой-нибудь области математики, надо успеть, будучи совсем юным, усвоить огромное количество весьма специфической информации. И лишь опираясь на эти горы знаний, сумев превратить их в свой собственный, эффективно работающий инструментарий, ты можешь дарить миру науки новые знания. Помимо яркого математического дарования, здесь нужна интуиция и огромная работоспособность. Ну, и ещё необходима абсолютно непонятная далёким от науки людям, беспредельная влюблённость в математику и желание приумножать её несметные богатства.

Он же, в отличие от своего отца, был глубоко убеждён, что всё обстоит на самом деле не совсем так. Различия были в деталях. Но весьма существенные. К тому же он считал, что отец стал математиком лишь потому, что жизнь в Советском Союзе была удивительно скучная. Только скука и безысходность могли заставить блестящие умы того времени заниматься математикой. Да и наукой вообще. Ведь это, фактически, для всех негуманитариев был единственный способ самореализации. Он же ненавидел скуку. И несмотря на то, что хоть и небольшой, но всё-таки безусловный математический талант у него был, он не хотел становиться математиком. Но для этого ему, прежде всего, надо было сбежать из-под диктата отца.

Тогда ему было всего четырнадцать лет, а вся эта ситуация казалась ему почти безысходной. Выхода нет – повторял он вслед за солистом известной группы. А сам всё время искал то, чего нет. И, в конце концов, он всё же нашёл какое-то решение этой проблемы. Ну, как порой и бывает в этой жизни, когда думаешь, что выхода нет, всегда находится какой-то другой выход.

Свою первую компьютерную игру он написал в тринадцать лет. А продал её в четырнадцать. Дальше всё решилось само собой. Именно тогда он понял, что для того, чтобы быть хорошим математиком, необходимо стать аскетом на всю оставшуюся жизнь. А у него же никогда не было такого желания. Именно в четырнадцать лет он и уехал из дома в частную школу, которую ему якобы оплатил какой-то благотворительный фонд. На самом же деле, школу он оплатил себе сам.