Джавид Алакбарли - Мать Уистлера

Она была рыжая. Настоящая рыжая. Не крашеная, не подкрашенная, а просто от природы рыжая. Натуральная рыжая бестия. Рыжие – это моя слабость. Поэтому я знаю о них всё. Крашеных рыжих всегда выдаёт кожа. У этой красавицы кожа была молочно-белая. Вру. Если быть уж совсем точным, то надо сказать, что кожа у неё была золотисто-белая. Какая и должна быть у настоящих рыжих. С веснушками. Тоже рыжими. Словом, всё без обмана.

Мы познакомились с ней на выставке. Вообще-то я никогда даже близко не подхожу к таким крутым галереям. Но в тот день именно там художник по компьютерным играм назначил мне встречу. К счастью, или наоборот к несчастью, он опаздывал. От нечего делать я растерянно озирался вокруг, когда вдруг увидел это маленькое рыжее чудо. Почему-то я сразу вспомнил Венецию. Точнее венецианок. Уж больно она напоминала мне тех роскошных женщин, что так любили выписывать в своих полотнах венецианские мастера.

Когда я подошёл к ней со своим бокалом вина, то я уже был готов к тому, чтобы пересчитать все веснушки вокруг её курносого носа с более близкого расстояния. Не знаю какой арифметикой хотела бы заняться она, но наше знакомство продолжилось через полчаса уже в моей квартире. Вернее, в моей постели. Только тогда я осознал, насколько же я заблуждался. Это было не рыжее, а огненное чудо.

Веснушки я так и не смог пересчитать. И очень быстро понял, что их число было не постоянной, а переменной величиной. Их количество менялось в зависимости от активности солнца, интенсивности её восхитительно пахнущего крема для лица и даже её настроения. Их становилось то больше, то меньше. Но я не переставал их пересчитывать. Это была моя личная слабость – каждый день узнавать сколько же веснушек у моей очаровательной возлюбленной. Кто-то это называет магией, кто-то алхимией. Кто его знает. Но я уже с первого взгляда на этот шедевр, созданный матушкой природой, понял простую вещь – это моя женщина.

Эту ночь я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Когда ко мне временами возвращалось нормальное восприятие мира, я не переставал благодарить высшие силы за этот подарок судьбы. У меня никогда не было недостатка в женщинах, желающих провести со мной время. Но, по сравнению с этим рыжим сокровищем, все они просто блекли. Да и каждая в отдельности казалась мне уже серой мышкой.

Только утром я прочитал смс от художника, который извинялся за своё опоздание. Но этот болван ещё задавал мне какие-то дурацкие вопросы:

– Что ты сделал с фантастической женщиной, которую уволок отсюда? Оприходовал?

Тут же пришлось отстукать ответ:

– Мы разбежались. Понятия не имею, где она.

Мне почему то пришла в голову совершенно сумасшедшая мысль, что если кто-то узнает, что эта красавица со мной, то её просто отнимут у меня. С чего это вдруг такие несуразные мысли возникли в моей, одурманенной сексом голове, я так и не понял. Видимо состояние эйфории, которое охватило меня, просто отняло у меня остатки разума.

С той незабываемой ночи моим любимым утренним занятием стал некий непристойный ритуал: я просыпался раньше неё и просто разглядывал её. Голую. Без намёка на одежду. И без желания прикрыться. Я был уверен, что она, конечно же, тоже не спит. Но и глаз не открывает. Иногда в такие минуты она даже разговаривала со мной. С закрытыми глазами. Но то, что она говорила, напоминало мне репортаж из дома умалишённых.

– В музее Орсе висит картина. Там изображено то, что ты сейчас разглядываешь у меня. Немного ниже живота. Это картина Курбе. Он был, конечно, художником от бога. Всё это выписано на том полотне очень даже реалистично. Знаешь как оно называется? Конечно же нет. Картина называется «Происхождение мира». А ещё, Курбе постоянно обвиняли в том, что это больше похоже на фотографию, порнографию, эротические фантазии во сне и наяву, чем на живопись. Такая вот неприличная живопись в приличном ХIХ веке.

– И как же такую муть могли повесить в музее?

– А её и не было вначале там. Картину заказал турецкий дипломат. Оплатил и повесил у себя. Прошло много лет. Переходя из рук в руки, она, сменив немало владельцев, наконец-то попала в музей.

– И с кого же он её написал?

– Сначала все утверждали, что это была Джоанна. Она тоже была рыжей. К тому же ещё и ирландкой. Художник Уистлер был её соседом. И когда в 19 лет она осталась одна-одинёшенка на всём белом свете, она пришла к нему. Стала его моделью, его музой, его гражданской женой.