Инга Могилевская - Петля. Тoм 1

– Что читаешь, сынок? – наконец, спрашивает отец каким-то непонятным мягким и теплым, словно звучащим сквозь овечью шкуру тоном.

Не поворачиваясь, мальчик закрывает книгу, отодвигает в сторону, показывая ему обложку.

– …А-а… ясно… – задумчиво протягивает тот, – Не рановато ли тебе такое читать? Возьми, что попроще. Вон сколько книг в доме…

– Я их все уже прочитал, – отзывается ребенок, замечая, как непроизвольно дрожит его голос.

– Ясно… – снова проговаривает отец. Пальцы его руки сильнее вдавливаются в угловатое плечико мальчика, – Ты так быстро повзрослел… – в голосе слышится не то досада, не то упрек, – Раньше я смотрел на тебя и думал: – «Рано ему еще говорить о многом, пусть подрастет». А теперь понимаю, что уже слишком поздно. Я упустил тот нужный момент. Я упустил что-то важное. Тито прав, я никогда не был для тебя настоящим отцом. Мне жаль… Прости.

– Тебе не за что извиняться, папа, – бормочет он: взгляд по-прежнему устремлен в пространство, губы шевелятся сами по себе, – Неправ был я, когда обвинил тебя в гибели мамы. Она не должна была тебя останавливать. То, чем ты занимаешься – гораздо важнее меня, и важнее ее. Потому что пока наш народ находится под игом…

– Да-да… Знаю, что ты хочешь сказать, – перебивает его отец, – Именно этим я всегда себя и оправдывал. В этом-то вся ошибка.

– Это не ошибка.

– И все-таки, я надеюсь, что ты никогда… – он запинается, недоговаривает, тяжело вздыхает. Скрывая неловкость, еще раз ласково тормошит его волосы, – Ладно… Иди в дом. Уже поздно, тебе спать пора, – сам проходит к перилам, снимет с них конскую уздечку и седло, – А мне нужно кое-куда съездить. Побудешь немного один? Хорошо?

Мальчик не отзывается.

– Что молчишь?

– Ты никогда раньше не спрашивал, побуду ли я один… Ты просто уходил и возвращался только через месяц или два, – проговаривает мальчик. Из его уст это звучит совсем не как укор, но индеец все равно замирает как вкопанный, виновато опускает голову.

– Да… знаю, – говорит он, – На сей раз я ненадолго. Завтра к вечеру точно вернусь. Обещаю.

Как это странно – слышать от отца подобное совсем не нужное обещание, и мальчику вдруг становится интересно, сдержит ли он его. Простое любопытство – пари с самим собой. «Нет, завтра точно не вернется» – решает он, наконец, заходя в дом и запирая дверной засов, – «Как обычно вернется еще очень нескоро… Если вообще вернется. Мама, ведь, не вернулась». И впервые за все время он чувствует неизвестный ему доселе страх – страх вечного одиночества.

А отец сдерживает свое обещание. Возвращается, как и сказал, к вечеру следующего дня. И возвращается не один.

Часть

1

Смотри на меня! Смотри! И не смей отворачиваться! В конце концов, я здесь, чтобы исповедаться не перед безликим существом, вечно прячущимся за ширмой, а перед тобой. Так что, смотри на меня! Смотри…

Ну, вот. Теперь я тебя тоже вижу. Говорят, глаза – это зеркало души… Почему же тогда в черноте твоих зрачков я улавливаю лишь свои черты? Свои пороки. Уж не по той же ли причине ты так ненавидишь меня? Отворачиваешься от меня. Испокон веков – отворачиваешься. И верно – что может быть отвратительнее собственного ада? Но мы с тобой неразделимы, и, хочешь – не хочешь, ты меня все-таки выслушаешь…

Я говорю себе: не было иного выхода. Я говорю себе: в этой истории не было правых – мы все ошибались. В этой истории не было виновных – мы все были жертвами друг друга. Я говорю себе, мне просто следует про все забыть. И продолжать жить.

Все это – ложь.

Как жестокий мясник я с дотошной хладнокровностью я все еще потрошу свою память. Захлебываясь в крови и боли, не знаю, что я пытаюсь отыскать в ее нутре… Иное прошлое? Иную судьбу? Иную самость? А может, я просто пытаюсь найти поддержку и опору. Так, будто прежнее «я» сможет оправдать «я» настоящего? Вот, только не нужно мне это неуклюжее ханжеское оправдание. Мне нужен лишь суд – суд над собой. В конце концов, ни земное правосудие, ни небесный суд, чем бы он ни был, не смогут должным образом взвесить мой грех – они постараются противопоставить его тяжести моего сожаления и раскаяния. И оправдают. Это заведомо неверно. Нет. Единственный поистине справедливый суд – это суд собственной совести.

Впрочем, что есть совесть? Что она это такое? – Вне субъективного сожаления, вне раскаяния: вне пределах собственных эгоистичных переживаний, вне потерь и боли от лишения того, что ты считал себе принадлежащим и неотъемлемым – что она такое? Я не знаю. Поэтому, я уповаю… Я призываю: я призываю тебя – знающего все обо мне, но не ищущего мне оправданий; тебя, кто будто бы находится вне, но смотрит на все через мои глаза, тебя – в чью справедливость я верю: я призываю тебя – осуди! Осуди меня, кем бы ты ни был!