Ашот Григорян - Этот чудный театр…

Также вряд ли можно найти другой театр в России, который представляет такое разнообразие жанров – от постановки поэм и мюзиклов до феерий и цирка. Дух древнего театра актёров-виртуозов в этих стенах смешан с воздухом новаторства.

«Я связан со столькими людьми – композитор, художник, артисты. Моя задача – свести воедино все компоненты. Хоть режиссура и авторская профессия, всё равно ты творишь не один. Замысел режиссёра никогда не может воплотиться больше чем на семьдесят процентов. Я составитель всех этих живых компонентов, я должен всех натренировать, подвести к игре подготовленными, чтобы они смогли выиграть матч. Я тренер, имеющий тактику и стратегию – как привести команду к победе» (Любимов).

Изначально на репетициях Любимов использовал свой фронтовой фонарь. Режиссёр сидит в 7-м, 8-м или в 9-м ряду и мерцает фонариком. Белый цвет и взмах ладони – взбодритесь, зелёный – хорошо, красный – очень плохо, будут долгие репетиции, ухо высветил – плохо слышно, рот высвечивает – не слышно. Если быстро-быстро машет рукой перед фонарём – нужно играть динамичнее.

У Таганки свой особый тип актёра, совмещающий в себе музыкальность и пластику, юмор, драму и авангард. Актёры устанавливают контакт напрямую с залом, делают реплики, во время спектаклей могут сымпровизировать… Так как спектакли открыты к жизни, к зрителю, бывает, что и случайности вносят новые краски (так, Гришин попал на «Пристегните ремни» в тот момент, когда объявляли бюрократов, или в «Трёх сёстрах» на фоне реальной Москвы откуда-то появились алкаши).

Перед премьерами иногда проводятпревью: это некий современный худсовет Таганки, когда режиссёр вместе со зрителями присутствует в зале и делает реплики, замечания актёрам.

Режиссёр открыт ко всему новому, он видит это новое там, где другие бы прошли мимо, не заметив ничего необычного. «Любимов может гениально поставить любое произведение, даже телефонную книгу!» – сказал по этому поводу писатель Ю. Трифонов.

Ещё в советское время Любимов крайне редко выбирал то, что уже ставили остальные театры, пытался найти свою драматургию. Он легко ставит крупные по объёму и значению произведения, оттуда берёт то, что ему кажется важнее, ближе. И ставит общеизвестную классику – уже в качестве абсолютно своего, переваренного. Так произошло с «Гамлетом», с «Живаго» (который «(доктор)»), с «Театральным романом». Так, Гамлет не только одевался по-современному, но и само внутреннее содержание было настолько осовременено, что Гамлет-Высоцкий в одеянии Смоктуновского или Гибсона смотрелся бы странно (по меткому выражению Р. Симонова, «истинно шекспировскими были те образы, которые соответствовали наиболее передовому для своего времени пониманию шекспировской трагедии»). Сегодня ведь никого не удивит внешняя модернизация классических персонажей, добавление сленга и даже элементов порнографии, но чаще это повторяющиеся псевдоэксперименты, лишённые всякой глубины.

И «Евгений Онегин» у Любимова сделан в контексте насмешки обывательского восприятия произведения.

Но есть и такой пример: Любимов поддерживал больного Ерофеева, но «Москву – Петушки» так сам и не поставил, хоть и дал Валентину Рыжему поставить на сцене Таганки в 1996 году. А ведь было бы так интересно посмотреть на трактовку Любимова! Видимо, мало времени прошло со времени написания произведения, ставить поэму Ерофеева Любимов не захотел, да, может, и не мог, любимовские «Москву – Петушки» зритель мог просто не воспринять.

Любимов – театральный поэт. А спектакли – живые творения, там всегда много аллюзий на действительность. В своих работах режиссёр раскрывает свой богатый внутренний мир, даёт волю своей фантазии.

Иногда в спектаклях – голая сцена с какой-то мелкой деталью, которая призвана сконцентрировать внимание зрителя. В представлении «Послушайте!» на сцене только большие кубики с буквами алфавита, они и составляют слова/реквизит. Высоцкий рассказывал про «Преступление и наказание»: «Голая сцена. Только в углу весь спектакль, всё это действие – присутствуют накрытые простынями убитые две жертвы Раскольникова как вечное напоминание ему. И больше ничего».Выразительные мелочи в спектакле (например, то, как стоит ребёнок за табуреткой, или потрёпанная, сильно поцарапанная дверь) передают ощущение безысходности и ужаса даже по сохранившимся фотографиям.

Образы, метафоры дают большой простор творчеству. «Опорой поэтического театра в момент понимания является метафора. Это наиболее эмоциональный, сильный и экономный способ художественного выражения и воздействия на зрителя. Потому что метафора действует на человека озарением. Я всегда испытывал протест против монополии психологически-бытового театра. Собственно, поэтому я и занялся режиссурой» (Любимов).