Адам Сэвидж - Каждый инструмент – молоток. Правила жизни и творчества бессменного ведущего «Разрушителей легенд»

Каждый из нас пытается извлечь некий смысл из мира, найти в нем свое место и объяснить, как все происходит. Мы учимся очень многому – и относительно себя, и относительно внешних обстоятельств, – благодаря тем историям, которые выбираем, чтобы рассказывать окружающим, а также благодаря тем, которые выбирают окружающие, чтобы рассказывать нам. Правда, источник наших собственных историй иногда может быть слегка сомнительным. Я признаю, что косплей – не самое полезное и благородное занятие в мире. И я не питаю иллюзий, думая, что благодаря косплею я делаю мир лучше. Но я уделяю внимание тому, что привлекает меня, а затем делюсь с другими деталями творческого процесса и его результатами, которые обычно предстают в виде предметов. Все это может высечь искры вдохновения в чужих душах, точно так же, как чужие работы иногда высекают их в моей. Затраты времени и сил на свои тайные страсти всегда были нитью, которая связывала воедино мой жизненный путь как созидателя. Вовлечение в то, что вас интересует, не выглядит советом умалишенного, но мы все знаем, что это не всегда самая легкая дорога.

Кроме того, заглядывая внутрь себя в поисках идей (я в это верю и это практикую), можно обнаружить спонтанное вдохновение. Арло Гатри, сын легендарного фолк-музыканта Вуди Гатри и сам по себе великолепный автор песен, однажды сказал, что не верит, что авторы песен сами их сочиняют. «Песни подобны рыбам, – заявил он. – Нужно просто забросить удочку в воду». Если человек некоторое время сидит у текущей воды и проверяет, на месте ли наживка, то рано или поздно какая-нибудь песня будет поймана. Если же он достаточно удачлив и умел, она клюнет на наживку быстро и при этом еще окажется большой и красивой. Конечно, не всегда все так просто, и Арло Гатри сделал вывод: «Плохая идея – усесться рыбачить вниз по течению от Боба Дилана». Удочка у Дилана длиннее, крючок и наживка лучше, а сачок так и вообще на зависть остальным, так что настоящее чудо – поймать что-то рядом с Бобом.

Понятно, что это романтическое описание, но только в некоторой степени, поскольку интуиция и спонтанность заслуживают уважения, когда речь идет о творчестве. Вдохновение может обрушиться с такой внезапностью, что трудно окажется принять от вселенной мысль, которая выглядит необычной, странной, ужасающей, хотя и способной решить ту проблему, что находилась перед вами все это время. Конечно, в основе этого вдохновения, как правило, лежит масса повседневной работы, помогающей возникать подобным мыслям: механическая практика какого-нибудь ремесла, повышенное внимание к последнему слову техники, конфронтация, необходимая для развязывания некоторых узлов, осознанное внимание к миру, на который вы смотрите каждый день. Такого рода деятельность свойственна экспертам в любой области, и они занимаются ею даже тогда, когда нет нужды в какой-либо экспертизе.

Я могу вспомнить, когда в первый раз в жизни идея пришла ко мне прямиком из воздуха. Было мне тогда 5 лет, и предполагалось, что я сплю после обеда (именно в это время начинаются лучшие приключения). Но вместо того чтобы спать, я выбрался из комнаты, прихватив с собой плюшевого медведя по имени Джингл, названного так по бубенчику в его ухе [11] Англ. jingle – бубенчик. – Прим. пер. . Хулиганства и моральный износ превратили звон скорее в щелчки, и я смог незамеченным пробраться в студию отца. Отец создал для себя роскошную (в понимании ребенка) студию в гараже за домом – мы жили тогда в городке Тарритаун штата Нью-Йорк. Это было его рабочее место и одновременно святилище. Он был художником, аниматором, кинематографистом и иллюстратором, поэтому студия до стропил была набита книгами, бумагами, матовым картоном, кусками холста, тюбиками с краской всех размеров и разновидностей, коробками с угольными карандашами, пастелью, цветными карандашами, чертежными перьями, инструментами и линейками, а также размещенными повсюду фотографиями и картинами, которые его вдохновляли.

Тут имелось все, в чем мог нуждаться любопытный ребенок с творческой жилкой, и у моего отца было лишь несколько правил для меня, если я хотел там находиться. Среди них – общее требование не слоняться там бесцельно и без присмотра и только один специфический запрет, который не снабжался никакими «если», «но» или «вдруг»: НЕ ТРОГАТЬ БРИТВЕННЫЕ ЛЕЗВИЯ. Для родителя мудрость этого правила очевидна. Но для ребенка… Отец мог бы с тем же успехом сказать, что эти лезвия сделаны из сладостей для Хэллоуина и денег зубной феи, поскольку каждый раз, когда я заходил в студию, они начинали звать меня из коробки, стоявшей на огромном рабочем столе. Однако до того дня я держался на расстоянии. Я ценил доступ в это волшебное место больше, чем любые мифические силы, которые могли обитать внутри маленьких пластинок из заточенного адамантина.