Владимир Качан - Аплодисменты после…

А вот эта верность раз и навсегда выбранной генеральной линии вызывает нежное уважение у людей, для которых благородство и честь – не пустой звук. В пьесах и сценариях Горина уже содержится режиссёрское решение, которое миновать или игнорировать совершенно невозможно. Оно являет собой очень мощную подсказку.

Трактовка поведения Мюнхгаузена не как банального вруна, а как абсолютно непонятого человека, которому тошно в этом сером и пошлом мире, которому совсем не весело жить меж дураков, и поэтому он создаёт свой мир, в котором творятся чудеса, а потом по лестнице лезет в небо, потому что таким, как он, на земле места нет… Так вот, эта трактовка, я думаю, хороша и верна, и она – уже готовое решение, преподнесённое режиссёру на блюдечке со всеми нужными каёмочками. И так у него – во всём, что написал…

Я с самого начала обозначил главную идею этой книги не как воспоминания или, упаси господи, мемуары, в которых их авторы говорят в основном о себе, однако в том рассказе о Г. Горине, который собираюсь вам представить, я являюсь вместе со своим тогдашним юбилеем базовой отправной точкой, а без неё будет непонятно всё то, с чем тогда выступил Горин. Заранее приношу извинения, что без себя в этот раз обойтись не удалось, но к портрету Григория – точнее, эскизу к портрету – этот рассказ, как мне кажется, подойдёт, как дополнительная краска.

Григорий Горин одарил меня двухтомником своих сочинений. Там на обложке – он в наиболее фотогеничном для себя виде. И я считаю нужным, чтобы он появился в этой книге именно так – в образе красивого мыслителя

Итак, он вышел на сцену не в числе поздравляющих коллег, а, так сказать, – соло. Достал из кармана листок бумаги и начал:

«Думал, что тебе написать, потому что шуток уже мало, а юбилеев много. Поэтому я понял, что всё равно шутки будут крутиться вокруг фамилии. Ну это первое, что приходит в голову, потому что у меня вот отчество смешное, а у тебя фамилия. И даже когда мы сидели вместе в «Белом попугае», я написал тебе стихотворное послание:

Но каково же было моё удивление, когда через некоторое время я получил письмо. Тут он достал из кармана другую бумажку, развернул её и стал читать:

«Здравствуйте, дорогой Григорий Израилевич! Давно слежу за вашим творчеством, которое мне чрезвычайно импонирует. Особенно люблю ваши пьесы…» Ну там дальше комплименты всякие, не хочу занимать твой юбилей… «Но… Однако, к глубочайшему сожалению, не всё в вашем творчестве равноценно. Смотрел передачу и услышал ваши стихи в адрес замечательного актёра Владимира Качана. И вот хочу полюбопытствовать: какого хрена вы, падлы, прицепились к его замечательной фамилии? Что вам, козлам, было бы приятнее, если б наш Володя был какой-нибудь Кочин или, не дай бог, Кичин, что ли? Да известно ли вам, падлам, что это красивейшая фамилия в Беларуси, против ко торой вы, суки… За сим остаюсь, Григорий Израилевич, вашим поклонником и прошу передать большой привет и пожелания моему знаменитому однофамильцу! Подпись: Иван Качан, село Качаны, Белоруссия». Так что, Володя, вот я пришёл к тебе с приветом. Прими эти стихи.

От себя ещё добавлю. Был такой замечательный администратор Роман Козак. Он, когда просматривал афишу, всегда говорил: «Фамилия – это ещё не имя». И я подумал: действительно, фамилия может быть такая или сякая, а имя у тебя замечательное. Твоё имя – Артист. Полное имя – замечательный Артист! Поэтому будь счастлив, я тебя люблю!»

Отнесём финальные слова к тому самому сентименту, которого был вовсе не чужд великолепный писатель и драматург Григорий Горин. И добавим на всякий случай для полного понимания: он был достаточно сентиментален, чтобы жить и умереть порядочным человеком.

Перед рассказами о Дурове следует напомнить, что всё написано в прошлые годы по поводу различных дуровских юбилеев и других событий. Поэтому в одном очерке в те годы он ещё водит машину, в другом дурачит сотрудника ГАИ, в третьем он фигурирует в программе «Белый попугай» и далее, поэтапно – 60-летие, 70-летие… «А годы летят, наши годы, как птицы, летят», поётся в одной известной песне из древнего фильма «Добровольцы». Годы летят, а недели и месяцы просто со свистом проносятся мимо. И сейчас я вспоминаю, сколько же я понаписал о Дурове за эти годы, десятилетия! Сколько концертов мы вместе сыграли, сколько спектаклей! Чуть ли не полжизни я провёл с этим человеком, и поэтому материал о нём в этой книге самый объёмный. Но и самый весёлый! Так как в Дурове доминируют веселье, азарт и фантастическая энергия. После тяжёлого ишемического приступа его в очередной раз вернули к жизни и прописали покой. Но через сутки он позвонил и слабым голосом проговорил: «Знаешь, что помешало мне помереть на этот раз?» – «Что?» – уже предчувствуя очередной дуровский пассаж, отозвался я. «Помешала перспектива угодить в программу Вульфа «Мой серебряный шар».