Людмила Гурченко - Аплодисменты

Во время съемок массовых сцен, после долгого вынужденного кинематографического ожидания между людьми образуются коллективчики и компании со своим микроклиматом и со своим лидером – душой общества.

Душой общества старичков был актер, которого я часто видела на экране в детстве. Когда-то рыжий, а теперь лысенький, когда-то глаза голубые, теперь водянистые, густые рыжие брови и крупный, с горбинкой, нос в веснушках. Постарел, но остался узнаваем. Он играл небольшие отрицательные роли. Играл ярко, но с ходу назвать фильм с его участием было трудно… У него накопился запас анекдотов на все случаи жизни. Рядом с ним – еще один старый актер, сохранивший следы былого обаяния. Сколько раз я видела, как он заходил к гримерам-друзьям «подкрепиться». А сейчас совсем худ и жилист, и голос сипит от «подкреплений». Все стареет и меняется. До неузнаваемости. Рыжий, лысенький развлекал свой коллектив «киношными» историями и воспоминаниями о женщинах…

– Эх, Лидка! В сорок третьем мы снимали в Ташкенте… Сошел с ума!!! Ноги – во! Шея – во! Глаза – незабудки… Ц!!! Умерла. Но какая фигура! Куда всем этим… – он кивал, кривя рот, в сторону девушек из массовки, суетящихся перед молодыми людьми. Когда он говорил про ноги, ладонь его касалась подбородка. А расстояние в тридцать сантиметров между двумя пальцами обеих рук означало длину шеи.

– Как ты думаешь, чем они занимаются там, на своих вечеринках? Как тебе кажется, они уже…

– М‑м‑м, судя по некоторым фразам, думаю, да.

– Ну и время! Как вспомнишь… Приходишь домой под утро, лезешь через окно… Тихо, крадучись, не дай бог разбудить родителей.

– Ну что ты сравниваешь, они и мы? Какой разговор? Разве они знают, что такое ухаживать за дамой?! Стихи, духи, цветы, сюрпризы. Ах, сюрприз для любимой девушки…

– Да-а, красивая женщина – это все равно что бомба замедленного действия – рано или поздно взорвется.

– Ты про кого?

– Да так, вспомнил…

– Интересно, а Зойка жива?

– Зойка? Да мы с ней вместе на пенсию уходили. Она – прелесть, в прекрасной форме. А ведь ей уже семьдесят с гаком. С большим гаком. Ну, я же ее помню в тридцатые, ноги – во! Шея – во! Глаза – незабудки!

Мимо пробегали милые красивые девушки с длинными ногами и красивыми шеями, но чего-то им действительно недоставало.

Полушепотом прозвучал очередной анекдот, раздался взрыв смеха, закурили, покашляли:

Сейчас крутится машина – идет съемочный период – так будь добра, вертись, успевай, будь здоровой, бодрой и красивой. Вот что от тебя требуется. Как ты достигаешь этого – твое дело. Работай! Когда в детстве смотришь на экран, то менее всего к лучезарному видению применимо такое прозаическое слово «ра-бо-та». А этот труд – самая настоящая черная работа. Идешь по улице (во время съемки) в атласном желтом пальто, в черной шляпе с перьями, обернутая трехметровой лисой, а в гостинице чистишься и отмываешься от пыли, грима и грязи, как заправский кочегар. Так это же еще самая «чистая» роль. А бывает… Сейчас зрители стали понимать, что такое актерский труд. Реже слышишь: «…Ну-ка, что-нибудь веселенькое из вашей жизни», или «Пару свеженьких анекдотиков». Зрителей интересует многое из того, что составляет предмет сложной внутренней жизни актера. Это очень дорого. Но встречается и обидное отсутствие такта, непонимание актерского труда, какое-то праздное любопытство. Около съемочной площадки народу видимо-невидимо. Никто никуда не спешит, стоят часами, как будто в городе вечный праздник. У меня даже в простых, казалось бы, проходах своя особая сложность: пройтись по улице в прошлом времени. Как бы это точнее?.. Это ведь самое начало картины, и я должна быть вся в том мире, где живет моя загадочная трехсотлетняя героиня. Это никак не играется внешне, это все внутри. Потому сегодняшние «Жигули», девочки в джинсах с мальчишескими стрижками, мальчики с длинными волосами и с бусами на шее, а главное, болельщики-энтузиасты – это все выбивает из внутреннего мира.

– Подойдите к нам поближе, мы на вас посмотрим!..

– Скажите нам, что вы едите?

– Ой, а сколько вам уже лет?

– Боже ж мой, какая вы худая!

– Люда-ачка, прывет от наших!

А у меня внутри борьба: не выбиться «оттуда», не отойти «от той», не дать себя увлечь в сегодня. А в гостинице свалишься на кровать и думаешь: ну что сегодня было такого уж сложного, отчего же ты такая дохлая? От внутренней работы, борьбы. Чтобы потом, в монтаже роли, ни один кадрик не выдал и не выкрикнул на экран: «Э! А это уже не Эмилия Марти!» Но… нашего труда на экране не должно быть видно. Труд должен быть за кадром, а зритель должен смотреть на экран как в детстве.