Татьяна Москвина - Разберемся!

Додин слишком умён, образован и профессионален для этих режиссёрских глупостей. Ему уже не самоутверждаться охота, а, как сформулировал Достоевский, «надобно мысль разрешить». Поэтому его «Братья Карамазовы» – трудный, горький спектакль, полный страдания и боли, – можно принимать или отвергать, но вряд ли возможно счесть пустым, никчёмным. По отношению к Достоевскому режиссёр занимает, скорее всего, позицию «сына», у которого к «отцу» накопились вопросы без ясного разрешения.

Облик трёхчасового спектакля строг и напоминает «концертное исполнение» – обнажённая чёрная сцена с двигающейся перпендикулярно залу стеной и стульями (разных эпох, ни одна форма не повторяется, художник Александр Боровский). Актёры в чёрном, актрисам позволен неяркий цвет в костюмах. Текст, звучащий со сцены, принадлежит Достоевскому (уж поверьте человеку, который читал роман не менее пяти раз), разве что иногда фразы одного персонажа отданы другому. Выбор тех или иных монологов и реплик сделан по своей логике: действие сосредоточено прежде всего на отношениях сыновей с отцом. Это центральный пункт, а второй по значению – отношения с женщинами. Таким образом из вселенной романа получается философская семейная драма, и некоторые персонажи сильно теряют объём, сохраняя при том обобщённую характерность.

Скажем, беспутный папаша, Фёдор Павлович Карамазов. Можно играть его вдохновенным сквернавцем, как Марк Прудкин в картине Пырьева. Можно зарыться в милосердный психологизм и изобразить его испуганным смертью, растерянным и, в сущности, неплохим человеком (я видела такого Фёдора Павловича в театре «Мастерская» Григория Козлова). В спектакле Додина папашу Карамазова играет Игорь Иванов, артист непростого, но мощного обаяния, всегда залезающий глубоко в своего героя. У него даже профессор Серебряков из «Дяди Вани» (знаменитого додинского спектакля), которого вечно играют каким-то чудищем, был по-настоящему болен, глубоко несчастен и непоправимо одинок. И в Фёдоре Павловиче, как его играет Игорь Иванов, нет никакой мерзости. Этот подтянутый господин с огромными печальными глазами просто-напросто погружён в себя, в свою жизнь и свои желания – и не может ни понять другого, ни вступить с ним в настоящий диалог.

И таковы все герои спектакля, запертые в себе, приговорённые к себе. Что такое Иван Карамазов, если отсечь всю тему бунта, чёрта и богоборчества (её нет в спектакле)? Высокомерный молодой человек, ненавидящий своего отца, не любящий братьев, презирающий якобы любимую женщину. Станислав Никольский так и сохраняет надменно-брезгливое лицо несчастного эгоиста. А Евгений Санников (Алексей) передаёт растерянность чистой души своего героя, который лишён злобы, но тоже замкнут в своей эгоистической «капсуле» – ничегошеньки не удалось ему предотвратить из бедствий, да и так ли он чист? Ведь и его завораживают великолепные психованные красавицы с роскошными волосами, фланирующие по сцене, Катерина (Елизавета Боярская) и Грушенька (Екатерина Тарасова)…

Незаконный брат, Павел Смердяков (Олег Рязанцев), совсем уж «ошибка природы», причём осознающая и ненавидящая сама себя ошибка, и месть его отцу понятна – это Фёдор Павлович со своим вечным диким вожделением к женщине наплодил сыновей – уродов, выкидышей, неудачников, дегенератов, Карамазовых! Всё так, но среди этих выкидышей есть один, тоже ошибочный и неудачный, но неимоверным усилием души сумевший выбиться к свету. Непутёвый, патологически честный в самопознании Дмитрий Карамазов – Игорь Черневич.

Как известно, в театре прав тот, кто лучше играет. Черневич значительно старше своего героя, но это не имеет никакого значения. Он и должен быть «старшим», пожившим, побитым судьбой, измученным своей неспособностью владеть собой, удержать себя. В мучительных монологах Дмитрия – Черневича, когда он нащупывает язвы собственной души, словно выведена «русская формула», которая порождает всех наших беспутных, диких, талантливых и трагически обречённых мужчин. Черневич по большей части стоит на авансцене, он – крупным планом, никакими ухищрениями не прикрыт, это в чистом виде актёрская победа. Ненавидя и презирая себя, смеясь над собой, душа продирается ввысь… Да, и он эгоист, но он беспощадно честен сам с собой и не желает самооправдания, сам себя казнит. Кульминация роли – исполнение гимна на стихи Шиллера (это финал Девятой симфонии Бетховена) – совершенно духоподъёмный момент, просветляющий элегантную мрачность спектакля.