Фаина Раневская - Моя любовь – в ваш почтовый ящик…

А вот еще: «День кончился. Еще один напрасно прожитый день никому не нужной моей жизни» – чем не наглядная иллюстрация к «Скучной истории»?

Трагизм существования маленького человека иногда называют одной из центральных тем в творчестве Антона Павловича Чехова. Мол, не может человек прыгнуть выше головы, и потому его удел – смириться с унылой долей. В дневниках Раневской часто встречаем отголоски чеховских драм: «Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе».

Нисколько не сомневаюсь, что молодая Раневская очень органично смотрелась в чеховских постановках. Именно тогда, в 20-е годы, она играла во многих его пьесах («Вишневый сад», «Три сестры», «Чайка», «Дядя Ваня», «Иванов», «Свадьба», «Юбилей»). Дальше капризные режиссеры разлучили ее с Антоном Павловичем (разве что в Театре Красной Армии, в конце тридцатых годов, досталась роль Щукиной в «Беззащитном существе»). Но внутренняя связь – не побоюсь громкого словосочетания, безусловно трагическая – осталась до самого ухода Актрисы из этого «бессмысленного» мира.

А музыка и литература – одни из тех таинственных нитей, что крепко связывали ее (до поры) с земным существованием. О которых она отзывалась неизменно восторженно: «Старость – это просто свинство. (…) Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить»!

Иногда даже странно становится: откуда у Фаины Раневской столько злости и неудовлетворенности собой? Какие нужны основания, чтобы отписать в сердцах: «Ахматова мне говорила: „Вы великая актриса“. Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а великая жопа».

Да, думаю нелегко бывало сгенерировать комплимент Фаине Георгиевне, ведь она не хотела принимать заслуженной похвалы даже от самой Ахматовой! Что уж там простому смертному!

Думаю, что неправы будут те, кто увидят здесь обычную рисовку или мазохистские психологические самобичевания. Скорее, вечная неудовлетворенность: собой, миром, реализацией дарованного богом таланта.

Сомнения в собственном таланте? Не без того… Но по-настоящему понять их может помочь следующая фраза Раневской: «Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности».

Отсюда сухая, без эмоций, констатация на исходе лет: «Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо… И в театре тоже. Кладбище несыгранных ролей».

И снова хочется вернуться к Чехову. Насколько интересно, насыщенно смотрелась Раневская в короткометражном фильме «Драма», снятом по рассказу Антона Павловича! Проницательный зритель увидит не просто смешную побасенку про глупую бабенку-графоманку, читающую свою занудную пьеску! Раневская, думаю, смотрела на диапазон роли шире. Она сыграла не только надоедливую авторшу бездарных опусов, а отчасти саму себя, а также в совокупности многих чеховских героев, наделенных возможностями, талантами, но не реализовавшихся, задушенных обывательской жизнью и беспристрастными обстоятельствами. Таких, про которых написала в дневниках, с рефлексией на саму себя: «Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар».

Талант, потенциал, харизма, сила, мощь, напор, ощущение собственной миссии – и пресловутое «кладбище» неполученных ролей! Тему нереализованности, недовостребованности (или даже совсем невостребованности) она еще не раз поднимет в мемуарах: «Народ у нас самый даровитый, добрый и совестливый. Но практически как-то складывается так, что постоянно, процентов на восемьдесят, нас окружают идиоты, мошенники и жуткие дамы без собачек. Беда!»

«Дамы с собачками» и без оных – это опять прямая отсылка к чеховскому мироощущению…

Или, если угодно, вот более наглядная рефлексия на тему смысла земного существования: «Про курицу, которую пришлось выбросить из-за того, что нерадивая домработница сварила ее со всеми внутренностями, Фаина Георгиевна грустно сказала: „Но ведь для чего-то она родилась!“».

Уверен, подобный эпизод, это не мелкая хохмочка, а, если угодно, дзенский коан (специальное парадоксальное утверждение, размышляя над смысловыми безднами которого адепт дзен-буддизма постигает некую мистическую сущность вещей).