Алексей Ермилов - Скажите, почему… Практика телеинтервью и телерепортажа

Первый репортаж после освобождения цен.

\В эфире – Лебедев-Кумачёв.

Лучший режиссёр.

До сих пор мы говорили о тех интервью, которые происходят в более или менее спокойной студийной обстановке. Здесь перед корреспондентом – специально приглашённый собеседник, он прекрасно понимает, о чём его сейчас спросят, он продумал ответы.

Но есть и другой вид интервью, – это беседа вне студии, в большинстве случаев она является частью репортажа.

Сейчас, к сожалению, журналисты прочно подсели на такую форму. Ведущая объявляет: «Саш, ты в эфире», – после этого «Саш» бойко произносит вытверженные две-три фразы «стенд-апа» и добавляет: «Ну, и вот что нам сказали обманутые дольщики, давайте послушаем». В эфир идут заранее записанные люди. А так как Сашу в момент включения как раз и окружают эти самые дольщики, которые только и ждут, что корреспондент обратит на них внимание, зритель начинает кумекать: «Ага, к ним она не подходит, записала специально подобранных людей, которых потом ещё и отредактировала».

А всё дело в том, что брать интервью «в чистом поле», с ходу, умеет далеко не каждый. Вдруг кто-то начнёт экать-мекать, вдруг уведёт беседу в сторону, вдруг… да мало ли этих «вдруг». А тут – всё чистенько-гладенько, никаких тебе неожиданностей. И не замечает Саша, что «прямое включение» перестаёт быть таковым, а она, Саша, становится просто лишней, вступительные фразы с таким же успехом могла произнести ведущая в студии.

Париж. Корреспондентка затесалась в гущу демонстрантов и так бойко там вышагивает, что просто жалко становиться оператора: ему-то, бедняге, приходится двигаться задом наперёд. «Сто тысяч людей вышли на Елисейские поля, чтобы протестовать против трудового законодательства, – почему-то с восторгом сообщает корреспондентка. – Вот их мнение по поводу этого новшества». Рядом с ней, чуть не задевая её фанерным плакатом, движется молодая студенточка, вот к ней бы и обратится, но, как и в случае с дольщиками, возникает на экране подбор заранее записанных демонстрантов, которые ещё даже и не демонстрируют, а просто стоят у тротуара.

Москва. Корреспондент стоит посреди мостовой, по которой мчится поток участников велопробега; диву даёшься, как они его не сбивают. Минуты две длится жуть какой восторженный, взвинченный рассказ об этом самом велопробеге. При этом корреспондент отчаянно размахивает правой рукой с растопыренными пальцами, – будто взбивает невидимую перину. И опять – следуют заранее записанные и переданные в редакцию интервью, их более-менее спокойный тон резко противоречит основной, «эфирной» канве репортажа. Скажите, почему,кто запретил журналисту работать вживую, весь материал сделать с ходу?

Вспоминается репортаж, который мне довелось вести для программы «Утро» в тот самый день, когда впервые цены в наших магазинах были «отпущены на свободу». То есть ещё вчера на ценниках стояли утверждённые правительством цифры, а уже сегодня с утра стоимость продуктов определял сам магазин или торговая фирма. По сути, это и был переход на рыночную экономику. Я выбрал небольшой универсам на той же улице Королёва, где и телецентр, заранее договорился с директором. Утром приезжаю к 8-ми часам, к открытию, с операторами намечаю основные точки. Смотрю – мама с ребёнком покупает молоко, колоритный старичок разглядывает заметно подросшие цены. Какое искушение попросить их задержаться на десять минут, принять участие в эфире! Но… нельзя. Ни в коем случае нельзя. Зритель сразу поймёт, что они – «заготовленные впрок», подумает, будто им подсказали, что говорить. Всё полетит прахом. Да, но вдруг… вдруг в момент эфира вообще в магазине никого не окажется! Одну камеру (а в этом ПТС их было три) оставляем на улице. Во-первых – она будет выдавать общий план, а во-вторых, ведь можно и просто поговорить с прохожими, ведь каждый из них – покупатель.

И вот – восемь тридцать, мне дают эфир, и тут оказывается, что в магазине покупателей полным-полно, их даже слишком много, они, чертыхаясь, перешагивают через наши кабели, выстраиваются в очереди у прилавков. «Понимаете, здесь рядом НИИ, у них начало работы в 9, люди частенько забегают к нам колбаски на бутерброды подкупить, чайку», – объясняет мне (и зрителям) директор. «И насколько эта колбаса подорожала у вас?» – спрашиваю я, но отвечает бойкая, средних лет, покупательница: «Да вы сами посмотрите, безобразие, теперь их не остановишь, они столько напишут, что денег никаких не хватит». – «Да, но если мы задерём цены, никто и покупать не будет», – резонно замечает директор и неожиданно находит сторонника в лице пожилого человека профессорского вида. «Тут ведь и так может обернуться, – неторопливо рассуждает он, – что торговля потянет за собой промышленность, сельское хозяйство. Вот лежит только эта «варёная за 2.20». А через годик, глядишь, столько сортов колбасы появится, бери – не хочу». «Это только за границей бывает. У нас – и не ждите!» – хмуро замечает высокий парень в очках и, не обращая внимания на моё «почему вы так считаете», протискивается к выходу. Зато отвечают другие – сразу несколько человек, и, чтобы в эфире не устраивать неразборчивый галдёж, я подношу микрофон поближе то к одному, то к другому. И чувствую, что набирается полная гамма мнений людских, что получается как бы срез того, о чём думает сейчас страна. Конечно, дело не только в чистом везении. Многие годы я старался делать записанные на плёнку репортажи по принципу эфирных, то есть с минимальным монтажом в редакции. После таких тренировок было не так уж и сложно, беседуя с одним человеком, мгновенно угадывать, кто из окружающих людей поддерживает его, а кто и готов поспорить. И заодно точно высчитать во-о-он того парня, который пришел опохмелиться и которому микрофон уж никак не надо давать.