Юрий Сушко - Самая лучшая сказка Леонида Филатова

ТАМ, говорил Леонид Алексеевич, уже много людей лучше тебя, крупнее калибром. Чехов, например, уходил довольно жестко, хотя он был мягкий человек, интеллигент. Но ни писка, ни звука не проронил… Если человек себя держит… Казалось бы, для кого, для чего? Для себя! Надо уйти тихо, достойно. И так хлопот с похоронами доставишь…

Несколько лет Филатов провел, как выражаются врачи, ближе к смерти. «Я люблю жизнь, но не хочу, чтобы ко мне относились с сочувствием и жалостью, как к калеке. Хочу, чтобы меня воспринимали как нормального человека, хотя понимаю, что это уже трудно сделать. Слава Богу, он не отнял у меня разум. Это главное. Как сказал Пушкин: «Не дай мне Бог сойти с ума…» Самое жуткое, что может быть, – это жить без башки…»

Если положить на чаши весов страдания физические и душевные, то, по мнению Филатова, уметь превозмогать боль – не самое главное. Гораздо страшнее думать, что ты теперь таким и останешься, или скоро умрешь. Чем больше проходит времени, чем меньше тебе врачи говорят оптимистических или утешающих вещей, тем яснее начинаешь понимать, что тебя уже перевели на другую территорию. Это ощущение особенно удручает. Но, с горькой усмешкой вспоминал Леонид Алексеевич, как сказал Достоевский, ко всему-то подлец-человек привыкает…

Он умел ценить жизнь, каждую ее драгоценную минуту. «Пойти поставить чайник – это жизнь, – отрешаясь от глобальных проблем, отбрасывая суету, рассуждал Филатов, – подумать и что-то придумать – это жизнь, жена пришла с рынка – жизнь, поехал я в театр, сделал премьеру – тоже жизнь…»

Но оставаясь наедине с самим собой, чистому листу бумаги исповедовался и с горечью признавался:

«Я – человек верующий, – в последние годы жизни часто повторял Леонид Филатов. – И считаю, что все нити судьбы держит Бог. И если Главный Режиссер захочет что-то поменять, он поменяет сам. И ты не можешь знать, как было и как стало. Ну, как стало, ты знаешь, потому что оно уже есть, а вот как было задумано… Господь иногда посылает очень жуткие кары. Может быть, я что-то сделал не так, и Господь меня поправил таким вот внятным образом, чтобы я понял. Это может быть наказанием, а может и испытанием… Человек никогда не должен считать, что он что-то из себя представляет. Я грешил, как и все нормальные люди. Не знаю, может быть, я слишком увлекался как бы клоунской деятельностью, слишком долго был артистом, а миссия у меня другая, вот и поправили в этом смысле…»

Рассуждая о вере, Леонид Алексеевич утверждал, что «каждый человек к этому идет долго. Вначале, на каком-то этапе, он начинает прозревать, что Бог не миф и не легенда, что мир не может существовать без некоего высшего начала, это есть нечто, что организует все сущее… Я не хожу ни в какую церковь. У меня есть духовник, он приезжает причастить меня, исповедать. Это происходит не часто… Он очень толковый человек, очень грамотный, с ним можно говорить на любые темы. Он блестяще знает Георгия Иванова, дружил с философом Алексеем Федоровичем Лосевым, много поездил, повидал. По профессии он врач-терапевт. В религию ушел сознательно, в зрелом возрасте… Духовник ругает мои далекие от цензуры пьесы. Хотя они не столько матерщинные, сколько несколько похабные, но пишу я их не от стариковского баловства…

Я ведь был некрещенный лоб до 33 лет. После смерти Володи Высоцкого пошел в церковь вместе с одним знакомым, который стал моим крестным. Надел чистую рубашку. Не сказать, чтобы было какое-то просветление, нет, ничего не понял я к тому времени в этом обряде. Был там какой-то молодой человек, который попутно меня интервьюировал: «А где вы сейчас снимаетесь?» Хотелось сказать: «Ну сделай хотя бы вид некой торжественности». К тому же в церкви стояли два гроба, вроде как она и церковь, и часовня. Гробы и здесь же крещение…»

Молча стоял и думал: все-все рядом, рождение и смерть, храм и часовня. Ну, окрестился и окрестился, вроде ничего в мире не изменилось, но внутренне все же что-то такое произошло. Ему стало казаться, что слушать его стали внимательнее, хотя говорил он по-прежнему тихо. Что внутреннее состояние стало возвышеннее.

А вот вся эта церковная бижутерия Филатова смущала и не вдохновляла. Не могу отделаться от ощущения, признавался он, что обряды, храмы, иконы и все прочее – творения и деяния рук человеческих. Сегодняшняя церковь напоминает ему большую игру – в Бога, с Богом. К тому же церковь и Бог – не одно и то же. Храм Господень – это все-таки нечто земное, и попытки священнослужителей сделать из него Богову приемную – полный бред. Среди попов – множество очень умных и толковых людей, но есть и темные, и даже дураки. Скажут: «Как можно: в церкви – и дураки?!» Почему же нет? Придурки есть везде, почему им там не быть?