Фаина Раневская - «Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы

– А почему сестра горничная?

Я кожей почувствовала холодную сталь револьвера… Надо же так глупо запутаться! Пришлось рассказать о встрече с Машей и разбитом носе, только одного не уточняла, что Маша и есть владелица квартиры и дворянка, бежавшая за границу.

Наконец, меня отпустили, я вышла на улицу, клянясь больше никогда не интересоваться Машиным новым адресом.

По тогдашнему Симферополю ходить с тюком одной было не просто опасно, а смертельно опасно. Конечно, я не дошла. Когда встал вопрос: вещи или жизнь, поскольку просто грабить меня двое верзил едва ли стали бы, их усмешки были слишком сальными, я решила, что жизнь дороже. До нашего жилища оставалось совсем немного, но я не сумела бы от них убежать. Пришлось жертвовать добытым. Осторожно ослабив узел, я вдруг швырнула вещи в сторону, отчего все развалилось, и бросилась наутек. Между мной и барахлом грабители выбрали вещи.

К сожалению, выпал и альбом, но возвращаться за ним нельзя.

В тот вечер я долго плакала, жалея, что не уехала с Машей. Была бы сейчас где-то далеко от этого кошмара. А еще плакала потому, что Павла Леонтьевна все не возвращалась и весточку не присылала.

Они приехали через пару дней после того, как прекратились страшные слухи о массовых расстрелах. Изумились поленнице дров прямо в келье, а еще большой бутыли лампадного масла, которой я разжилась в самом монастыре. Привезли немного продуктов, которых, впрочем, хватило дня на три, рассказывали об ужасах, которые видели по дороге.

Павла Леонтьевна радовалась, что я жива и здорова. Рада была, кажется, даже Ира.

Если бы Павла Леонтьевна приехала сразу после эвакуации, я рассказала бы ей, что произошло между нами с Андреем, но прошли почти две недели (кажется, так), за это страшное время я поняла, что за мои проступки (с точки зрения власти) могут поплатиться дорогие мне люди, уже тогда недоносительство считалось страшным преступлением, а потому решила молчать. Больше не существовало никаких доказательств нашего с Андреем брака – мой паспорт Маша увезла, по книге проехалась телега, квартира занята какой-то организацией, там ничего хранить не будут, а остатки альбома давно разметал по улице ветер. Все складывалось против нас с Андреем.

Или так и должно быть? Сама судьба решила, что мы не пара, что с меня хватит и одной ночи любви. Конечно, я очень хотела знать, как Андрей, с кем он, но решила больше не рисковать и в тот дом не ходить. Буду думать, что он с Машей в Вене.

Жизнь вернулась в привычное русло – мы снова пытались раздобыть продукты, боролись с голодом, мерзли и надеялись на лучшее. Играли, поскольку театр пользовался покровительством новой власти, устраивавшей у нас съезды, совещания и даже митинги, а в перерывах между революционными актами нам позволялось давать спектакли.

О Маше я сказала, что она эвакуировалась вместе со своей горничной, тоже Машей. Это на всякий случай, если кому-то придет в голову расспросить моих родных. Конечно, ничего не говорила об Андрее и о своем необычном замужестве. Уже было понятно, что с Андреем мы больше не встретимся, где он, а где я.

Андрей остался у меня в сердце светлым воспоминанием, он был все время со мной, я на все смотрела его глазами, критически оценивая действия новой власти, но никогда не подавала вида, что понимаю происходящее или вообще интересуюсь чем-то, кроме выживания и театра.

И вдруг вызов в КОЧКу!

Крымская Особая ЧК не то место, куда хотелось бы заглядывать почаще. А вызов мог означать, что видишь всех в последний раз.

За это время в Крыму расстреляли стольких действительно врагов и тех, кто таковыми быть просто не мог, кто не сумел что-то объяснить или доказать, просто попал под руку, оказался не там и не в то время…

Вызвали прямо из театра, с репетиции. Актеры смотрели на меня, прощаясь, Павла Леонтьевна умоляла:

– Только не болтай лишнего, ты любишь поговорить.

Я решила молчать как рыба, все равно расстреляют. Павле Леонтьевне успела шепнуть, что они никогда ничего не слышали о Маше и ее доме, даже не подозревали, где я бывала, попросила идти домой и предупредить Тату и Иру. Заметила, как она испугалась. Это то, чего я всегда боялась – потащить за собой дорогих мне людей.

Я понимала, что это за вызов, наверняка начальственная дама из Машиной квартиры навела справки, не до конца поверив в мои россказни, и все всплыло. Самым страшным преступлением помимо участия в белом движении была попытка обмануть ЧК и ее ответственных товарищей. Я ведь даже не поинтересовалась, что за организация расположилась в Машиной квартире, вдруг это вообще что-то связанное именно с КОЧКой?