Александр Иванов - Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью

– Аля! К чему сейчас ты об этом?!

– Потому что мы с тобой… всю ночь говорили о нем – до утра. И вышли в Москве на перрон с тем, что Володя должен съездить в Париж и остановить это все… И сделать это все у Марины…

И долгая пауза, и только это чертово щелканье. И недосказанность. И я что-то про себя прокручивал, и он. Потом, перед этим снимком, я помню его стиснутые до скрипа зубы, резко очерченные скулы, желваки. И Олег сказал:

– Ах, гад… Гад!!! Он обманул меня… Он нас всех обманул… Он все-таки ничего не сделал… Обманул… Вовка-то…

Под ночным разговором Даль подразумевал наше возвращение после той съемки у Бирмана. Причем я возвращался с каким-то кромешным ощущением, а он мне сказал:

– Ну, ладно, ладно… вот проявят материал – увидишь…

Потом я уехал в Одессу и узнал о Высоцком там. Мои знакомые в два часа услышали то ли по «Свободе», то ли по «Голосу Америки» и тут же передали мне, что умер Володя.

26-го я уже был в Москве. На Грузинскую не поехал. Дальше надо было ждать субботу и вокресенье, а в понедельник, 28-го, – хоронили.

Хочу кое-что добавить к отношениям Володи и Олега, поскольку с Высоцким еще учился, а с Далем был близко знаком больше семнадцати лет… Между Олегом и мной было, как я уже говорил, девять лет. Между мной и Высоцким – шесть. Понятно, что между Далем и Высоцким было полных три года. Я бы взял за скобки их разницу в возрасте – это же чепуха! Категорически настаиваю на том, что всегда и на расстоянии понимал: не надо искать никаких закономерностей, не надо ничего «выстраивать» в их отношениях, потому что они строились по каким-то совершенно другим, неосязаемым каналам. И когда говорят, что в их судьбах есть некая схожесть… Да что там! Это все было более глубоко подсознательно. Из категории «кто двигал нашею рукой». Наверное, они оба не знали: что двигало их ощущениями в отношении друг друга. Внешне все было очень спонтанно и случайно. И не имеет значения, как часто они виделись. При чем тут это?! Разве имеет значение частота встреч? Наоборот, это все было очень необязательно, очень случайно, но, как мы знаем, «необходимость всегда пробивает себе дорогу сквозь бесчисленное множество случайностей». Они общались очень неоднозначно по насыщенности, иногда встречи были просто на ходу: привет – привет. Двумя словами, но что-то такое западало, маячило, пробегало, искрило. Я просто в этом убежден. Во всяком случае – это то, что я видел. И то, что я говорю, – не есть переработка каких-то чужих высказываний. Скорее, наоборот. Это мой Даль, мой Высоцкий. Такие, какими они мне были даны раз и навсегда.

28 июля мы уезжали с кладбища с Олегом и Таней Лавровой, которая была его супругой в ранние годы. Кстати, это очень хороший период наших с Олегом взаимоотношений. Очень яркий! И Таня, насколько я знаю, этим периодом горда, она была как бы «мама» нам двоим. Замечательный период в Судаке, наше возвращение в Саратов: гастроли уже кончились, но снимался фильм «Строится мост» – это лето 1964 года… Эта ходьба пешком по судаковским дорогам! Как мы добирались в аэропорт без билета! Как мы летели на этом единственном АНТ-24 в Саратов! Как Татьяна нас ждала! Как она сказала:

– Мне казалось, что каждый-то по отдельности из вас не способен добраться, а когда вы вдвоем – так это вообще уже немыслимо. Вас уже надо считать на «том свете» и мысленно «похоронить».

Саратовские гастроли… ТЕАТР начался, а Студия в это время уже закончилась – умерла… Даль все-таки еще застал ТОТ «Современник»! Но так как он был моложе, то, грубо говоря, на его долю пришлось мало. Всего один год. Когда поехали снимать «Строится мост» – все это уже просто кончилось.

Как это ни странно, но ведь Ефремов очень любил Даля. Хотя внешне не баловал и для труппы его «хлестал», наказывал как озорного непослушного мальчишку. Все мы наблюдали накопление чисто внешних факторов. Но Ефремов, наблюдая, еще и первым понял все … Как в рассказе Хемингуэя «Что-то кончилось». «Что с тобой, Ник? Ничего… Собираю хворост». Вот это, вроде «ничего»… Но как «ничего»?! Но мало того, что Ефремов это первый понимал. Думаю, что Даль – был вторым… По инерции еще пытались как-то что-то… Устраивали «сбор труппы» в этом большом номере-«люксе» и т. д. А Ефремов сидел, и у него по щекам текли слезы! Он-то понимал, что кончилось. Вот и надгробие «Современнику»: 1956–1964.

Хотя потом Олег Николаевич и говорил:

– Боже мой… я ничего нового не изобретал… Это Немирович-Данченко говорил, что любому театральному организму дано счастливой жизни десять – пятнадцать лет. Ну вахтанговцам – двадцать.