Зигфрид Кракауэр - От Калигари до Гитлера. Психологическая история немецкого кино

Сам убийца — центральная фигура фильма Ланга, Блистательно сыгранный Петером Лорре [126], он похож на инфантильного мелкого буржуа: на улице он грызет яблоки и, судя по невинному виду, не способен обидеть даже мухи. На допросе квартирная хозяйка рассказывает полиции о своем постояльце как о порядочном, тихом человеке. Он толст, женствен, ничем внешне не проявляет воли или решительности. Замечательным пластическим приемом Ланг дает понять зрителю, что за болезненные склонности обуревают этого человека. В трех различных случаях неодушевленные предметы, изображенные в "М", еще более выразительно, чем в "Голубом ангеле", обступают убийцу, точно грозят его поглотить. Когда детоубийца глазеет на витрину с ножами, Фриц Ланг снимает его так, что его лицо возникает в ромбовидно пересекающихся отблесках сверкающих ножей. Убийца, сидя в открытом кафе, устроенном наподобие увитой плющом беседки, так что только его пылающие щеки проглядывают сквозь лиственные гирлянды, смахивает на хищное животное, притаившееся в джунглях. И, наконец, когда убийца оказывается среди чердачной рухляди, его почти не отличить от разбросанного хлама, где он пытается укрыться от преследователей. Поскольку господство неодушевленных предметов в большинстве немецких фильмов обычно символизирует тиранию безотчетных сил, эти три кадра словно намекают на то, что убийца — пленник распоясавшихся инстинктов. Бесовские страсти одолевают его с той же силой, с какой неодушевленные предметы льнут к его экранному изображению.

Эту мысль подтверждает исповедь самого убийцы перед "самосудом". Эпизод предваряют кадры, великолепно передающие потрясение, переживаемое убийцей в тот момент. Несмотря на бешеное сопротивление, трое уголовников выволакивают детоубийцу с чердака на улицу, тащат на заброшенную фабрику и пинком опрокидывают навзничь. Он падает на пол, а когда, приподнявшись, оглядывается, крупный план его лица — лица, искаженного яростью и страхом, — внезапно сменяется длинным планом преступников, нищих и уличных женщин, возникших перед ним. Ощущение потрясения, переживаемого убийцей, возникает от устрашающего контраста между его жалкой фигуркой на полу и этих кольцом неподвижно сидящих людей — снятые в лучших традициях монументального стиля Ланга, они с каменным молчанием следят за убийцей. Кажется, что этот человек случайно напоролся на ожившую стену. И вот, желая оправдаться перед судьями, он объясняет свои злодейства так: "Меня всегда что-то подгоняло на улицах, за спиной кто-то незримо шел по пятам. Это был я сам, Мне иногда мерещилось, что я сам хожу за собой и не могу избавиться от преследования… Хочу убежать, должен убежать, но этот призрак все время ходит за мной следом, пока я не сделаю того, что делаю. А потом, разглядывая наклеенное на тумбе для афиш объявление, я читаю про то, что натворил. Неужели это действительно сделал я? Я про это не знаю, ненавижу это — я должен это ненавидеть… Я больше не могу…"

Подобно пластическим комментариям Ланга, эта исповедь совершенно ясно доказывает, что убийца принадлежит к старому семейству немецких кинематографических персонажей. Он похож на Болдуина из "Пражского студента", не устоявшего перед колдовскими чарами своего второго "я", он же — прямой потомок сомнамбулы Чезаре.

Подобно Чезаре, его жизнью управляет властное требование убивать. Но если сомнамбула в беспамятстве уступает верховной и могучей воле доктора Калигари, то детоубийца покорствует собственным патологическим наклонностям, с которыми он бессилен бороться. То, как он это сознает, обнаруживает его родство с другими немецкими киноперсонажами, чей предок — мелкий буржуа из "Улицы" Карла Грюне, Убийца как бы является связующим звеном между этими двумя видами фильмов. Психологические устремления, воплотившиеся в филистере и в сумасшедшем, наконец, соединяются в неделимое целое. Но по чистой случайности завзятый убийца породнился в нем с законопослушным мелким буржуа. Судя по его исповеди, этот "осовремененный" Чезаре убийца потому, что подчиняется воле воображаемого Калигари, живущего в нем самом. Внешность лишний раз подчеркивает его полную психологическую незрелость — незрелость, из-за которой своим чередом буйствуют его детоубийственные инстинктивные порывы.

Исследуя этот характер, который представляет собой не столько патологически действующего мятежника, сколько плод психологической дегенерации, "М" подтверждает мораль "Голубого ангела": когда происходит психологический распад личности, обязательно возникают вспышки дикого садизма. Оба фильма проливают свет на психологическую ситуацию тех трудных лет, и оба предвосхищают то, что должно случиться в немецкой жизни на всех ее уровнях, если люди не сумеют освободиться от призраков, преследующих их. Однако как это сделать, картины не объясняют. В уличных эпизодах "М" снова возникли такие привычные символы, как вертящаяся спираль на вывеске оптической лавки и полицейский, переводящий ребенка через улицу. Сочетание этих образов с изображением куклы, дергающейся в разные стороны, свидетельствует о том, что коллективная душа мечется между анархией и тоталитарной властью.