Федор Раззаков - Ефремовы. Без ретуши

Помимо этого Ефремовым двигало желание подняться на новую ступень и стать государственным режиссером. Зачем ему это было нужно? Послушаем В. Давыдова, который написал следующее: «Олег как-то сказал, что если бы он не был актером и режиссером, то стал бы политическим деятелем и стоял бы на трибуне мавзолея». Так вот — пост в «Современнике» не давал ему такой возможности, а руководящее кресло в главном театре страны МХАТе — давало. Он мечтал через МХАТ «взойти на мавзолей» — стать политическим режиссером. При этом он прекрасно понимал, что ему придется «прогибаться» — ставить провластные спектакли. Но в то же время он мечтал и обхитрить власть — ставить одновременно и оппозиционные пьесы, пользуясь сценой главного театра страны. Он собирался играть в большую политику, чего не мог делать, будучи руководителем «Современника» (статус театра это не позволял).

Обратим внимание на время прихода Ефремова к руководству первого театра страны — середина 1970 года. А это было весьма интересное время с точки зрения большой политики. Именно тогда центристы во власти (Брежнев, Суслов, Андропов) повели наступление на либералов из числа радикальных. Именно тогда был снят с поста главного редактора «Нового мира» А. Твардовский, а Гостелерадио возглавил консерватор С. Лапин. Поприжали задиристый журнал «Юность» — бастион еврейской молодежи. Более того, резко придавили полулегальное «демократическое движение», чтобы оно не сотворило в Москве вторую Пражскую весну. В то же время евреям разрешили широкий, по сути ничем не ограниченный выезд за рубеж, чтобы приоткрыть клапан недовольства с их стороны.

Так что назначение Ефремова не случайно выпало на тот юбилейный год (тогда праздновалось 100-летие со дня рождения В. И. Ленина). Режиссер хоть и проходил по разряду либералов, но не был радикалом. К тому же он был антисталинистом, а это у центристов ценилось — они боялись возвращения сталинистов во власть и делали все, чтобы их там становилось все меньше и меньше (а началось все в 1967 году с разгрома «группы Шелепина»). Так что Ефремов для кремлевских центристов был своим человеком, за что и был выдвинут в шефы первого театра в стране.

Между тем в августе 70-го страсти накалились до предела. Причем в обоих театрах сразу — как в «Современнике», так и в МХАТе. Начнем с последнего.

Значительная часть мхатовцев была категорически против прихода Ефремова, однако с их мнением уже никто не считался — все было решено наверху, в ЦК, куда группа «заговорщиков-ефремовцев» во главе с двумя «великими стариками» — Михаилом Яншиным и Марком Прудкиным — успела сходить несколько недель назад. Причем это были именно заговорщики. Так, из всех «великих стариков» самым непримиримым в деле приглашения в МХАТ Ефремова был Борис Ливанов. Зная об этом, его коллеги и такие же «старики», воспользовавшись тем, что Ливанов уехал с гастролями в Киев, собрались на московской квартире Яншина и постановили: Ефремову в МХАТе быть. Причем на том собрании не было еще нескольких «стариков»: А. Грибова, М. Болдумана, А. Кторова, В. Станицына.

Символично, что, когда «заговорщики» собрались на квартире у Прудкина, по радио передавали выступление Бориса Ливанова, который читал «Песнь о вещем Олеге»: «Как ныне взбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» И ведь так оно, собственно, и было в случае с Ефремовым. Он шел в МХАТ, чтобы отомстить «неразумным хазарам» за то, что они когда-то забраковали его как мхатовца. А также чтобы «разрушить Карфаген» — старый МХАТ, а на его руинах построить новый, ефремовский. «Заговорщики» об этом даже не догадывались. Называя кандидатуру Ефремова, они надеялись, что им удастся управлять им, сделав его «ручным» режиссером. Почему они так решили — непонятно. Ведь еще когда Ефремов пробовался на роль Деточкина в «Берегись автомобиля», по его адресу было брошено определение «волк в овечьей шкуре». Под маской «доброго доктора Айболита» в герое нашего рассказа скрывался совершенно иной человек. И мхатовские «старики» это скоро поймут, но будет поздно. А Борис Ливанов понял это практически сразу — то ли умом своим, то ли интуицией.

Рассказывает В. Шиловский:

«МХАТ поехал на гастроли в Киев. Борис Ливанов сначала был с труппой, но через пару дней уехал в Москву. Как-то мы сидели за столом, обедали. Рядом с нашим столом был стол Прудкиных. Вдруг открываются двери, входит Борис Николаевич. Подходит к Марку Прудкину и со всего размаха бьет по столу, так что подпрыгивает посуда. И очень громко говорит: