Светлана Гамаюнова: Сказки Гамаюн

Лес наш большой был, а в последнее время, как говорила Микулишна, стал как заколдованный, почти никто не мог по нему ездить или за грибами ходить. Пугал он деревенских: то Мавка кому корягу подставит, то рыжие да кудрявые Мавкенята начнут так хихикать, что мороз по коже, а уж когда в лунную ночь на охоту выезжала да мчалась за оленем на быстром коне с луком красавица Девана в куньей шубе, всем вокруг места было мало. Мчались ловчие гончие, нёсся конь, уносились прочь олени, летели стрелы. Ничто не останавливало охотницу.

Мы весной встречали Лелю-красавицу – стройную, вечно юную. Она приходила, и наш лес просыпался от зимнего сна. Где ступала нога ее, зеленела трава, пролески поднимали синие головки, хотелось смеяться и петь, и чувствовалось, как прекрасна жизнь.

Кукушкой в мае прилетала Жива – богиня, дающая жизнь и жизненную силу, а девушки в деревне, задабривая ее, завивали венки на берёзах.

Иногда встречала всегда приветливую к нам кареглазую, с длинной темной косой молодую девушку – богиню Тару. Она была совсем своя, этот лес, эта дубрава были её, она собирала на лужайках травы, подходила к могучим деревьям-великанам, притрагивалась рукой к шершавой коре и сразу понимала, чем живёт лес. Она ведь богиня – покровительница живой природы и к тому же особенно любила лес. Мы тоже любили ее – добрую и тихую, ранимую и одновременно могучую, удивительную.

А я любила осень – может, родилась осенью, может, зачали меня в это время. И когда приходила со своей неотвратимостью почти нагая Сива, богиня осени, я чувствовала особую лёгкую щемящую грусть. Сива такая разная – то радушная, то равнодушная, то уверенная и нежная в своей заботе, то буйная, в порыве срывающая листья, раскрашенные ею же в яркие цвета, и устилающая ими землю или топящая золотую красоту в озере. Она собирала в стаи птиц, откармливала зверьё, рассказывая им, что тепла не будет, забирая надежду. То радовала людей урожаем, засыпая зерном, протягивала им то спелую грушу, то яблоко, а то подхлёстывала нерадивых поспешить, готовиться к переменам и, проносясь над лесом ураганным ветром, поливала землю холодным дождем. Коварная и непредсказуемая в своей извечной изменчивости, в понимании, что перед зимой не надышишься, будет холод и мороз. Она вдруг улыбалась бабьим летом, как бы рождая надежду на то, что все будет хорошо, но очень недолго, и вы поживёте и в золоте, и в тепле и достатке, только сколько это продлится? Грядут перемены. Перемены грядут.

– Смотрите, – кричала Сива, – я нагая, как природа поздней осенью, я рыжая, как листва, я горячая, как губы девушек перед свадьбами, которые справлялись в это время. Я прихожу неотступно и говорю: «Перемены идут. Идут перемены».

А я, Лотта, вздрагивала – и ждала, и мечтала об этих переменах.

А навстречу нам летела листьями осень.

Раскричалась птицами залётными.

Ветками шуршала оголёнными.

Укрывала мыслями запретными.

Капли крови клюквою рассыпала,

Промокнув багрянец покрывалами.

Усыпляла шелестом заманчивым,

Дождиком неистовым заплаканным.

Я сделала себе отличный лук, тугой и легкий, и стреляла из него рябчиков, уток и гусей. Иногда ставила петли на зайцев. Нам с Микулишной хватало. Не знаю, сколько лет ей было, она не говорила. Сказала, что женщине задавать такие вопросы неприлично, но что ещё не старую женщину заставило уйти в лес – не сказывала. Как-то вскользь оговорилась, что был у неё суженый, только сгинул, ушёл и не вернулся. Видать, не судьба ей идти по Пути дома и любимого, а ее Путь – хранить лес да учиться понимать суть вещей. Как она это делала – начала мне рассказывать не сразу.

– Суть, – говорила Микулишна, – нельзя увидеть глазами, а можно почувствовать. Вот ты смотришь на дерево и должна понять – здорово ли оно, нет ли в середине гнили. Так же и люди – может, снаружи красавец писаный, а внутри чернота у него. Это все чувствовать надо. Когда живешь в деревне, там кругом люди, от них много шума, где уж тут суть научиться определять и видеть. Сначала надо, чтобы тихо было, убрать лишнее в себе и слушать.

Только вот определить, кто я, и она не могла.

Гадалка

Однажды Микулишна попросила помочь мне поднести ей зелья, мази и травы – их оказалось много, и ей бы пришлось ходить дважды.

– Донесешь до опушки, а в деревню не пойдешь, не хочу, чтобы тебя видели. Я сегодня недолго, посидишь на опушке, подождешь.

Я, конечно, только «за», любопытно куда-нибудь сходить, хоть издалека на людей посмотрю. Лес поредел, мы вышли на опушку. Микулишна дальше зашагала по лугу, а я осталась сидеть и ждать. Потихоньку творила руками пасы, тренировалась. Сгибала и разгибала пальцы, чтобы они были гибкими, правильно двигались и не подвели при необходимости. Немного побросала кинжал, который Микулишна заказала у местного кузнеца. Кинжал больше походил на кухонный нож, но бросала я его хорошо. Потом смотрела на небо и чего-то ждала. Чувствовала, что что-то произойдет.