Валентин Гуржи - Поселок

оправдал надежд кагебиста. – От эмоционального перенапряжения.

Но глаза у Юрия Владимировича медленно ожили, он осмысленно посмотрел на Федора, и

категорически заявил, с трудом ворочая языком:

– Я вам это не скажу.

– Вы не беспокойтесь, – начал, было, Федор убеждать потерпевшего, и полез в боковой

карман за удостоверением с намерением открыться, кто он есть.

Юрий Владимирович лежал без каких-либо признаков жизни с закрытыми глазами. Федор

бросил вопросительный взгляд на Владимира Максимовича. Доктор приложил палец к губам,

что означало молча подождать, дать больному отдохнуть.

93

– Это опасно. Для вас и для нее, – вдруг слабым голосом проговорил Юрий Владимирович.

– Я не хочу, чтобы она из-за меня пострадала. Передайте ей – я люблю ее. Взамен мне ничего

не нужно. Лучше исчезнете с ней под другим именем. Это лучше. Эти люди не шутят.

– Ну, хорошо, скажите хотя бы, кого мне остерегаться, куда мне с ней не ходить? Чтобы не

попасть в капкан.

– В кафе возле кинотеатра Россия. Мне приказал мой шеф… директор кафе… выкрасть ее и

передать ему. Он мой бос, от него я зависел. От него и пулю получил… за отказ… Федор. Но я

не жалею, – больной еще пытался что-то сказать, но его голос сдавил спазм и кадык на горле

нервно задвигался сверху вниз.

– Ясно, Юрий Владимирович. Спасибо вам за предостережение. Спасибо… от меня и от

Евгении. Я передам от вас ей ваше признание. Она будет вам очень благодарна за то, что вы

для нее сделали. За то, что вы ее уберегли… Я уверяю вас в этом.

Федор Пантелеевич и доктор вышли, оставив больного на попечение сестры Нади.

– Расскажите мне, Владимир Максимович, о ваших планах, – начал Федор, усевшись на

стул возле стены, когда вернулись в кабинет. – Извините, что прервал вашу трапезу, я сейчас

уйду.

– Планы предельно просты, – доктор протянул руку к пеналу с лечебными карточками,

извлек историю болезни пострадавшего. – Вот смотрите. – Он протянул Федору листок. –

Читайте.

На больничном бланке медкомиссией было запечатлено решение о безотлагательном

оперативном вмешательстве поступившего в тяжелом состоянии с пулевым ранением

гражданина Воловича Юрия Владимировича, внизу текста значилась подпись больного,

который давал свое согласие на операцию.

– Значит у меня пока что жалкие шансы, – убойно подытожил Федор. – Что ж, Владимир

Максимович, держите меня в курсе до операции и после. Я пошел, и… – он скользнул глазами

по нетронутым куриным ножкам и колбочке с мензуркой, – встречу своих ребят у входа.

Ознакомлю с обстановкой. Поставьте охраннику возле двери палаты нашего героя какой-

нибудь завалявшийся столик и стул. Графин с водой. На всякий случай снабдите медсестер

своей визиткой для входа в палату больного. Это лучше, чем каждый раз бегать к вам за

разрешением. Все. Будьте здоровы. Приятного вам аппетита и закрывайте дверь… от

бандитов, – усмехаясь, добавил Федор, выходя из кабинета.

Глава 24

Чужой

Утром следующего дня после посещения свалившегося на голову главврача Владимира

Максимовича коварного кагебиста, сестра Надя доложила доктору, что больной, после беседы

с представителем власти пришел в себя, чувствовал сносно, а главное больше не терял

сознание, и вполне может быть прооперирован, пока не настигла вероятная криза.

– Наденька, да не волнуйся ты так, – Владимир Максимович сочувственно обласкал

глазами любимую женщину в тщательно отутюженном медицинском халатике, ужасно к лицу

Наде, тем более что под ним, он знал, почти ничего не было.

– Владимир Максимович я не знаю, что со мной…

– То есть?

– Он не уходит у меня из головы.

94

– Напрасно, дорогая. Разве у него лицо фотогеничней, чем у меня? – кинул первую

пришедшую на ум шутку доктор, рассчитывая на адекватный ответ. Во взаимности он был

уверен, не смотря на разницу их в возрасте, банально утверждая в любви всех возрастов

покорных.

Надя, конечно же, ответила соответственно – нежной улыбкой первой любовницы.

– Но это не то, что вы подумали. Он мне приходит даже ночью. Особенно после его

рассказа о женщине, которую любит настолько, что пожертвовал своей жизнью. И… – она

разволновалась, глаза слегка покраснели то ли от стыдного признания, то ли от

переполненных чувств, – самое ужасное, Владимир Максимович, что, зная свое уродство, он