Евгений Чепкасов - Триада

Да, и еще: я почему-то испачкал руку землей. Очень странно брать бурую землю, а потом чистить руку о снег.

На поминках не пил, потому что терпеть не могу водку. Вино – да, можно, но не на поминках же… Хорошо хоть посуду помыли – уймища! Мы с мамой всегда спорили, кому посуду мыть… Ма… Ма!..

«Отчим будет? – мысленно спросил себя Миша, дочитав отрывок. – Или отец? Или вообще никого? Никого, пусть все обломятся, вдвоем жили! Квартира тогда двухкомнатная, а то одному в трехкомнатной жирно и убирать задолбаешься… Ладно, так и сделаем. Тогда и девушки у него пусть не будет – пусть вообще девственником будет, раз уж верующий… Полный вакуум!» Мише вспомнился аппарат под названием термопак: рулон двойной пленки, раскаляющаяся струна и раструб насоса под откидной крышкой, а в результате – что-то съедобное, плотно облепленное полиэтиленом. На месте чего-то съедобного парень представил своего героя и подумал: «Назову его Мишей». Он старательно обвел последний знак препинания и продолжил писать.

Они боялись, что я повешусь или еще что-нибудь. Поэтому дед остался со мной ночевать. Было обидно, но я решил не связываться. На следующий день я сказал ему: «Не ночуй больше. Я не маленький», – и он согласился. После обеда он ушел, но потом трижды звонил – приходилось отвечать, иначе он вернулся бы.

После обеда и до самой ночи я был один. Вешаться мне не хотелось; хотелось открыть окно. Очень приятно, наверное, зимой открыть заклеенное окно. Но я открыл только форточку: боялся, что выпрыгну в открытое окно или, еще хуже, придется его снова заклеивать.

Дома было тихо, в форточку задувало снежинки, они таяли на полу. Стало холодно, и я закрыл форточку. Есть такие грабители-домушники, они в форточку лазают. У меня в детстве случай был: я шел дворами к другу, а у одного дома, у окон, стояли люди. Они позвали меня и сказали, что забыли ключи. Я согласился помочь им, и они протолкнули меня в форточку, а внутри я встал на кухонный стол. Мне было жутко и интересно в чужой квартире, я гордился собой. Когда я впустил их, мне сказали «спасибо». После я подумал, что они грабители, и стало еще приятнее.

Теперь я уже не маленький, в форточку не полезу. Мне восемнадцать, и четыре дня назад у меня умерла мама.

Еще вчера на столе стоял гроб, а после, тоже вчера, были поминки. На том же столе стояли водка и закуска. Это мамина комната: в углу, на божнице, – иконы. Под иконами, на полу, – талая вода: в форточку намело, придется подтирать. Мама любила молиться на коленях – сейчас ее юбка намокла бы.

Я сходил за тряпкой и подтер. Затем посмотрел на икону – на Христа с книгой – и не перекрестился. Раньше я так не делал. Но раньше у меня и мама не умирала. Раньше и я молился Ему. Раньше.

Мне захотелось поговорить с Ним, и я сказал:

– Послушай, Господи. Я не Иов. Мать моя больше Иов. Если бы Ты забрал меня, она не возроптала бы. Она праведнее. Ты хочешь, чтобы те, кто любит Тебя, страдали. Чтобы очищались страданием. Чтобы несли крест. Ты меня возлюбил и выбрал крест потяжелее, чтобы наградить потом получше. Я Тебя понимаю, только вот что: я ведь не крыса подопытная. И мама не крыса! Не нужен мне Твой крест! Это не любовь! Отрекаюсь!

Я кричал, а Он смотрел на меня и показывал книгу с надписью: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга».

Отложив ручку, Миша откинулся на спинку стула и посмотрел в окно, в сумерки, простегиваемые серым дождем. Парень крупно дрожал от наслаждения и ужаса.

Промозглым утром, в первый день августа, на старом щербатом асфальте стояло полсотни студентов, одетых по-походному. Они намеревались провести две незабываемые недели среди корабельных сосен, жаждали накупаться в знаменитом озере, наиграться в бадминтон, наплясаться на дискотеке… Небо хмуро глядело на этих мечтателей, а они, иззябшие в ожидании автобуса, уныло переговаривались о том, в каком корпусе им доведется жить – в теплом или холодном.

Студенты, едущие в «Комету» уже не в первый раз, рассуждали о «каменном корпусе», «зеленом домике», «деревяшке», а новички, в том числе и Гена Валерьев, трепетно внимали им. Были разговоры и об ассортименте и ценах лагерного продовольственного ларька, особенно на горячительные напитки, и Гена подумал, что он, пожалуй, выпьет сегодня пива и посидит у костра. Бутылка сегодня, бутылка на закрытие – денег должно хватить. Юноша изредка косовато посматривал на будущих солагерников, прикидывая, с кем его могут поселить (все варианты были так себе), а в основном он мечтательно глядел на Валю Велину, болтающую с подружками. «Как можно говорить так долго, так складно и такие глупости?.. – мысленно возмущался он, стоя рядом, но всё-таки чуть в стороне. – Вообще-то и Артурка болтать любит, но его хоть послушать можно, если не бред полный… И фиг ли он не поехал?»