Евгений Чепкасов - Триада

– Хороший. Я сплю с ним в детства.

– Это называется верностью, – нервно хмыкнул Валерьев, и ему почему-то подумалось о приговоренных к расстрелу, пошучивающих перед казнью.

– Смейся-смейся, – сказала девушка с игриво-угрожающей интонацией и, шагнув к кровати, схватила зайца и прижала к груди. – Он у меня всё равно самый лучший.

– Я и не спорю, – проговорил Гена, понемногу избавляясь от смущения. – Я вообще на твоего зайца не претендую – мне бы тетрадку на пару дней.

– Тетрадку… – пробормотала Валя в замешательстве. – Сейчас вспомню, где она. Ты садись пока.

Юноша сел на стул возле письменного стола и стал наблюдать за поисками. Тетрадка оказалась на подоконнике, возле кипы журналов.

– Что за журналы?

– «Сторожевая башня». Издание свидетелей Иеговы.

– А-а, – уныло протянул Гена, поднялся и подошел поближе; на обложке верхнего журнала подчеркнуто красивая девушка с ярким макияжем на лице, с драгоценными сережками в ушах, с элегантной одеждой на теле – стояла, прикрыв глаза и сложив по-католически ладошки. – Молится, что ли?

– Молится, – ответила Валя с вызовом.

– Ну, пусть молится.

– А вот ты – сколько времени в день молишься? – спросила она напористо.

– Утром – минут пятнадцать, вечером – минут двадцать. Перед причащением – часа по полтора, но это раз в месяц. Ну, и в церкви по воскресеньям и праздникам – литургия идет часа два, вечерняя – часа два с половиной. Если сесть с калькулятором, можно всё это сосчитать. Только на фига? – раздраженно вопросил Гена. – Важно ведь не сколько молишься, а кому молишься и как молишься.

– Ты прав, – сказала девушка задумчиво.

– Несколько раз я вообще целый день молился: выходишь на улицу и начинаешь читать Иисусову молитву, а вечером замечаешь, что всё еще читаешь ее, – она незаметная, как пульс… Иногда бывает и слёзная молитва, во время нее даже слова кончаются – просто стоишь перед Богом и плачешь. Но чаще – так себе: торопишься, отвлекаешься, не вникаешь, а спохватишься – уже почти правило дочитал. Мне духовник говорит, что такое у всех бывает…

«Что это я вдруг разоткровенничался?..» – мысленно спохватился юноша и замолчал. Молчала и Велина. Они молча стояли и смотрели в окно на осеннюю разноцветную листву, безнадежно цепляющуюся за уснувшие ветви, а на подоконнике высилась тяжелая стопка глянцевых журналов.

– Пойдем погуляем, – вдруг предложил Гена, чувствуя какую-то грусть и духовную усталость; предложил запросто и почти властно.

– Пойдем, – радостно согласилась Валя.

И спросил он ее на улице:

– Како веруеши?

И сказала она ему веру свою.

– Да это же бред какой-то! – воскликнул он и принялся возражать, по памяти цитируя Евангелие.

Но она не услышала его возражений, хоть он и говорил громко.

Некоторое время после теологического диспута они гуляли молча, а потом вдруг принялись болтать о такой чепухе, что и пересказать-то сложно. Они дошли до старого запущенного парка с ржавыми неработающими аттракционами, о котором поговаривали нехорошее. Но ничего нехорошего не было, – напротив, всё было хорошо: и солнце, и этот листопад, и этот златолиственный ковер под ногами, и эта рыжая вислоухая собака, без устали приносящая хозяину палку… Валя взобралась на щербатый бордюр, окаймляющий парковую дорожку, и шатко пошла по нему, и Гена понял, что должен подать ей руку и так и идти рядом, подстраховывая… И вдруг он разозлился и сунул руку в карман ветровки.

«Что же это такое?.. – раздраженно подумал Валерьев. – Ведь это уже тысячи, миллионы раз было! И эти парки с листопадом, и это хождение по бордюрам – ведь штамп, клише, трафарет! Штампами писать нельзя – за это всех начинающих графоманов по рукам бьют! Но зачем же тогда жить по трафарету? Вскочила на бордюр и ждет, что я ей руку подам. Если вскочила, значит, обязан подать – таково клише. А вот хрен тебе! Текст со штампами читать невозможно, если художественный вкус есть. А если вся жизнь из штампов состоять будет? Стандартное поведение в стандартных ситуациях. Тогда просто нет смысла влезать во всё это: достаточно по сторонам посмотреть».

– Ген! – позвала Валя, сойдя с бордюра, и помахала ладошкой перед глазами Валерьева. – Ты чего?

– Задумался, – ответил он мрачновато.

– Просыпайся и пойдем дальше, – весело сказала она, сопроводив свою речь замысловатой жестикуляцией; она заметила, что сурдоперевод ему нравится, а потому старалась почаще использовать язык глухих.