Александр Гордеев - Молодой Бояркин

десантников и остановилась около моряков.

– Товарищ прапорщик, ошибка. Я попал не в ту группу! – крикнул Бояркин,

выпутавшись из строя.

– Фамилия?

– Бояркин Николай Алексеевич.

Сопровождающий повернулся к фонарю и, быстро проглядывая списки, морщился и

бормотал что-то злое, отчего шевелились его рыжие усы.

– Отставить, Бояркин! – рявкнул он. – Ошибки нет!

Потом была дорога на поезде. Николай сидел на боковом месте и глядел в темноту, как

в стенку. Жизнь ему представлялась какой-то безнадежной. Почему-то еще ни разу в этой

жизни ему не удалось поступить как хотелось. А тут вообще! Оказывается, кто-то без

сомнения знает, что ему лучше быть не десантником, а кем-то другим. Служить не два года, а

три! Кажется, и сам он кое в чем виноват – наверное, просто не достойным оказался для

десанта: нескладно отвечал на мандатной комиссии, слабо жал эспандер, не подошел внешне,

хотя специально держался с напряженными мышцами и угрюмым "десантным" выражением

лица. "Но все равно я с этим не смирюсь", – думал Бояркин.

А следующей ночью такой же призывник, как он сам, стащил его с полки дневалить. И

этому пришлось подчиниться. Николай уселся за столик первого купе и, окончательно

продрав глаза, понял, что ему нужно не спать час, потом разбудить следующего по списку.

Список лежал на столике – там были фамилии, номера полок.

По вагону гулял сквозняк, в тамбуре гремело железо. Бояркин, навалившись спиной на

стенку, смотрел в противоположное окно. Чем дальше уходил поезд на запад, тем больше

попадалось на пути станций, городов и сел. Время от времени фонари вырывали из темноты

один вход в приземистое здание какой-нибудь станции. Стремительно пролетали

палисадники с густыми акациями, и снова – темь. Бояркин мучился и злился – не в том

вагоне он едет, не в том вагоне дневалит. И днями Николай не отрывался от окна. Многое

захватывало его в этой богатой впечатлениями дороге, и но, выдерживая характер, он

пытался заглушить в себе любое волнение. Не туда едет, не туда… А пространство,

"осваиваемое" поездом, снова открывалось таким громадным, что радостное удивление

невольно примиряло Бояркина со случившимся. Теперь, когда проезжали города, Николай,

видел длинные колонны автомобилей, автобусов у шлагбаумов и вспоминал, как он сам не

раз из такой же колонны наблюдал за проносящимся поездом. Тогда движение, которому

приходилось уступать дорогу, казалось более обязательным, более государственным. А

теперь он сам состоял в этом, более обязательном, движении.

На третьи сутки пути в том купе, где ехал Бояркин, ребята окружили офицера и

забросали вопросами: "Почему зеленая окантовка на погонах? Почему на ленточках

сопровождающих моряков надпись "морчасти погравойск"? Разве граница – это не полосатые

столбы, собаки, маскхалаты, разве это не "лес дремучий снегами покрыт, на посту

пограничник стоит?"

– Вы забываете, что наша страна имеет и морские границы протяженностью десятки

тысяч километров, – объяснял офицер, похожий на умного подтянутого учителя. – Их-то вы и

будете охранять. Вначале будете учиться в отряде морских специалистов на Черном море. Вы

будете радиотелеграфистами, радиометристами, гидроакустиками, водителями малых

катеров, сигнальщиками, комендорами. А после учебы разъедетесь по морским границам

всего Союза. Хорошо у вас жизнь начинается, поверьте мне. Очень даже прекрасно.

Бояркин лежал на полке, лицом к стенке, и мысленно огрызался на каждое слово

офицера. Когда-то в детстве он мечтал стать моряком, и от морских слов у него кружилась

голова, но теперь это не имело никакого смысла. "Человек должен быть личностью, –

твердил он себе, – а личности нужна твердость. У личности должны быть свои взгляды, свои

намерения…" Жаль только, что иногда офицер говорил слишком тихо, и его было плохо

слышно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

…Когда прошло ровно три года, старшина первой статьи Бояркин вспомнил первый

день своей службы. Как раз позавчера закончилась очередная морская вахта и пограничный

корабль, на котором он служил, отдыхал на базе.

Накануне вечером Бояркин заступил дежурным по кораблю и утром в "именинный

день" его разбудил дежурный по низам. Сев на рундуке, Бояркин прислушался к

монотонному гулу наверху и догадался, что это дождь. Оттого и спалось сегодня спокойно –

кондиционер доносил сюда, в глухую каюту без иллюминаторов, атмосферу дождя.