Александр Гордеев - Молодой Бояркин

– Пока воздержусь, – с улыбкой, признающей дядино превосходство, ответил

Николай.

Никита Артемьевич сделал еще три захода и, хлопнув племянника по плечу,

направился в подъезд. Николай был счастлив от этого хлопка.

– Будешь жить у меня, – сказал дядя перед сном, – до службы поучишься в ГПТУ на

электромонтера. После службы попробуешь поступить еще раз.

– Хорошо, – не задумываясь, согласился племянник с этой программой.

Учеба оказалась еще скучней, чем в школе. К тому же в школе был Игорек Крышин и

другие ребята. А со своими теперешними товарищами Бояркин никак не мог сойтись.

Большинству из них тоже надо было протянуть до армии. После занятий они бесследно

растворялись в городе, а на уроках трепались или стреляли из резинок. Самые серьезные

подремывали или играли в "морской бой", Бояркин, если было совсем скучно, читал газеты,

для чего в перемены аккуратно складывал их по столбикам и прятал в карманы.

Больше всего ему нравилась эстетика и сама эстетичка – высокая, длинношеяя, с

медно-рыжими волосами. Увидев ее, Николай понял, что женщин можно разделить на тех,

кто умеет ходить и тех, кто не умеет. Говорили, будто у Ольги Михайловны есть муж и сын,

но Бояркину из-за ее походки не хотелось верить, что она может жить так по-человечески

просто, как другие.

Лишь программа эстетики показалась Николаю интересной: музыка, картины, книги,

рассуждения о виденном и слышанном. Однажды Ольга Михайловна посоветовала сходить в

музей на юбилейную выставку местного художника Алексеева.

На выставке Николай стал ходить от картины к картине и смотреть так, как учили. И

вдруг возле одной он словно приклеился. На картине было разваленное сено, на котором,

покуривая трубочку, сидел не кто иной, как один елкинский старик – Пима Танин.

"Заливаешь, как Пима Танин", – говорили в Елкино тому, кому не верили. Но тому, кто не

хотел ехать на сенокос, обещали: "Там будет Пима Танин". Днем Пима работал плохо,

увиливал. Его настоящая работа начиналась вечером у костра, когда он рассказывал смешные

небылицы. Темы подсказывали слушатели, и Пима не отказывался даже от самой

невероятной. Одно условие было у него – чтобы не смеялись. Если смеются, значит, не верят.

А не верят, так и рассказывать незачем.

Обычно слушают его, давятся от смеха, убегают в сторону, чтобы прохохотаться. А

если кто из пацанов соберется хихикнуть, тот тут же получит подзатыльник от кого-нибудь из

взрослых мужиков. Но хохоту после этого подзатыльника бывало еще больше – его уже

ничто не держало, а Пима завернется в телогрейку и заснет. История останется без конца. И

просить бесполезно.

Бояркин тоже бывал на сенокосе, тоже слушал Пиму, и теперь у него захватило дух от

всплывших в памяти запахов костра, сена, конского пота. Он как будто услышал

пощелкивание сучков в костре, хруст влажной, вечерней травы на зубах у коней,

неторопливое размеренное кваканье лягушек на недалеком болоте.

На сене за спиной деда лежал еще парень в красной рубахе. Этот не напоминал

никого. Николай, посмотрев по сторонам, направился было через весь зал к старушке-

смотрительнице, сидящей на стуле, но вернулся и стал приглядываться снова. Вообще-то

Пима Танин курил не трубку, а газетные самокрутки, хотя тут дело художника. Но уж, зато

взгляд-то его хитрющий не спрячешь.

– Вам что, молодой человек? – подойдя, спросила смотрительница, заметив какой-то

особенный его интерес.

– Да так… Дед тут знакомый. Не знаете, в каком месте художник эту картину

нарисовал?

Старушка подошла ближе и некоторое время с интересом разглядывала старика, как

будто проверяя, не знаком ли он ей самой.

– Да кто ж его знает, – ответила она, – у художника и спроси.

– Я? У художника?

– Напиши ему в книгу отзывов. Он ее по утрам просматривает.

Николай сел у маленького столика и стал читать отзывы. Поколебавшись, написал:

"Понравился старик в картине "Минута отдыха". Кажется, я его знаю. Напишите,

пожалуйста, в каком районе и в какой области вы его срисовали".

Потом Бояркин пришел через два дня. Ответа в книге не было. Спросил у знакомой

смотрительницы.

– Пойдем, я покажу его автопортрет, – отчего-то невесело сказала она и пошла в

другой зал.

– Ага, я его уже видел, – сказал Бояркин.

– Это его последний прижизненный портрет…

– Почему прижизненный?

– Вчера ночью Павел Петрович умер…