Женя Гранжи - Нефор

– Мне отец рассказывал одну историю. В части, где он служил, был прапорщик такой, по прозвищу Гоголь. Складом заведовал. Однажды напился с корешем – таким же прапором – до безобразия, и решил жену разыграть. На складе гроб оказался старый, времен непонятных. Вот, эти двое взяли фотоаппарат – вещь по тем временам редкая – и давай друг друга в гробу фотографировать. В жизни, мол, всякое бывает, глядишь, и такие картинки пригодятся. Кредитору послать можно от имени семьи, или ещё что. В общем, так они в процессе фотосеанса и отрубились оба: один с «Зенитом» на шее, и второй как лёг в позу, так и уснул. С утра в гробу проснулся и едва в штаны не наложил. Вся часть со смеху чуть не померла, до сих пор вспоминают. Моментально Гоголем прозвали. Понимаешь: мо-мен-таль-но! Вот какой уровень образования был. И объяснять не нужно было никому, почему Гоголь. А сейчас – видишь, что интересует народ? С чем связана причёска на голове поэта. Тьфу!

Арсений совсем загрустил и залпом прикончил бутылку. В ту же секунду из его рук выросла новая.

Шум душа прекратился. Арсений громко откупорил пиво. Одновременно с этим щёлкнула задвижка ванной комнаты, и через секунду Гарик ощутил влажную прохладу рук, обвивающих шею. Язык с серьгой лизнул его в ухо, и ему почудилось, что в комнату ворвался запах сирени. Он зажмурился и, будто от удара током, вскочил, отвязываясь от вьющихся смуглых рук, обернулся и увидел перед собой огромные зрачки Лолы. Она обхватила его голову ладонями и приблизилась к пьяным губам. Волна отвращения и тошноты подступила к самому горлу. Брезгливо содрогнувшись, Гарик отшвырнул девушку, и лицо его исказилось презрением. Непреодолимое омерзение к себе вскрылось как язва, до последнего момента не дававшая о себе знать. Внезапно прорвавшись, она вывалила килограммы гноя, мгновенно пропитавшего весь организм, отравляя кровь и вызывая густую клейкую тошноту. Лола лежала на полу и непонимающе хлопала ресницами. Гарик испуганно завращался по сторонам. Арсений полусидел-полустоял и напоминал пружину. Казалось, сейчас он вскочит и бросится скручивать психа. Глаза его напоминали сосредоточенность санитара, неотступно шагающего за буйнопомешанным. Хищный взгляд сменился волнением, когда Гарик опустился на пол и растерянно обвёл Лолу с Арсением дёргающимися зрачками. Гости обступили его и заботливо заглянули в скомканное лицо.

Голоса их отдалялись, уходя в плотную пелену, поглощавшую свет и звук. Гарик напрягал слух и старался разобрать слова, смешавшиеся вокруг в сплошную, вязкую, обволакивающую массу. Краски расплывались, лица Арсения и Лолы напоминали размазанные пятна на детском рисунке, к тому же лишённые резкости. Он почувствовал, что находится в невесомости, и не ощутил под собой опоры. Страх начал вливаться в каждую клетку перфорированного мозга, бурля ядовитой кислотой. Казалось, ещё немного – и он не сможет сдержать крика. Перед глазами крутился мутный калейдоскоп, лишённый всякой симметрии и смысла. Хлёсткий удар по щеке привёл в чувство.

– Бес! Ты чего, Бес!

Дуст тряс его за плечи и брызгал в лицо чем-то прохладным. Это его ноги торчали рваными джинсами из-под стола час назад в комнате за стеной. Глаза его тонули в алкоголе.

– Дуст? Ты? – сбивчиво забормотал Гарик.

– Бледный как смерть, блин! Может, тебе это… Врача, как бы?

Гарик отмахнулся и зашарил по карманам. Дуст аккуратно вставил ему в зубы сигарету и поднёс зажигалку.

– Чё это было-то? Обморок? Не обморок? С какого, типа, это…

Гарик молча поднялся, склонился над раковиной и ополоснул лицо. Три пары глаз молча фокусировались на нём, и только ровный храп Наумова разделял тишину на такты. Закрыв кран, Гарик натянул улыбку:

– Рад знакомству.

И вышел из квартиры.

Дождь отыграл, и кое-где зияли островки подсохшего асфальта. Градск сжимал духотой.

«На мокром тротуаре уже сухая плешь.

Солнце греет землю – меня греет hash».

Смятение и ощущение катастрофы не покидало Гарика. Его существо словно кто-то пинал, бесцельно гоняя ядро смысла из угла в угол. Он пытался заарканить ответ, но тот, словно скользкий моллюск, резво увёртывался и растворялся в темноте рваных мыслей, чувств и событий.

Вопросов было не счесть. Откуда взялось презрение к той, что влилась в него светом? Почему он не винит себя за мерзкое предательство с пирсингованной кислотницей? Что произошло на кухне? Не сходит ли он с ума? И откуда взялась эта неуёмная жажда мести? А главное – что за странная связь между первым и последним? В голове копошились миллионы мелких червей.