Женя Гранжи - Нефор

Внутри Гарика что-то сжалось и он ощутил на холодном, мокром от дождя лице горячую соль слёз. Дождь сменился метелью и трясущим холодом. Ночной проспект покрылся снегом и замер. Француз испарился. Поднялся пронизывающий до дна души ветер, и миллионы ледяных иголок пронзили грудь.

Разбудил тёплый поцелуй в лоб:

– Ты весь горишь.

Катя сидела на кровати и, встряхивая градусник одной рукой, другой размешивала малиновое варенье в дымящейся чаем огромной кружке.

– Который час? – прохрипел Гарик.

– Семь часов утра, все спят.

Она поднесла кружку к пересохшим губам и засунула градусник под мышку.

– Тебя озноб колотил. И ты плакал.

– Да нет. Я ж простыл, у меня отовсюду всё течёт, – попробовал усмехнуться Гарик. – Ты давно пришла?

– Вечером, поздно. Раздела тебя. Кто же в одежде трезвый спит, чукча, – ласково улыбнулась Катя.

Гарик понял, что он действительно раздет, и лежит под пуховым одеялом, которого у него отродясь не было.

– Я всё принесла, не волнуйся. Где тебя угораздило в разгаре лета?

– С Вентилем за город съездили. Под дождь попали, – почти прошептал он.

Брови Кати слегка приподнялись, словно в услышанном обозначилось какое-то стыдливое признание. Спустя молчание, она громко вздохнула:

– Ведь сам говорил, что заболеваешь на раз. Неужели зонтик не взять – летом, и за город.

Она вынула градусник, посмотрела и покачала головой:

– Всё, на неделю можешь о прогулках забыть. Будем лечиться.

– Ты сессию-то закрыла?

– На отлично.

Гарик притянул Катю к себе и прижался к мягкой прохладной щеке. В этот момент он снова проклял простуду, лишавшую обоняния, но точно знал, что комната пахнет сиренью.

Катя переехала к Гарику до выздоровления и снова принялась выхаживать его, снедаемого стыдом. Он ругал себя за неверие, за то, что чуть было не смалодушничал и не бросил её, способную принести свою чистоту в жертву чужой свободе. Был омерзителен сам себе, и самому же себе клялся во что бы то ни стало оправдаться. Разумеется, в своих же глазах.

Между тем, Гарик чувствовал, что в ЦДО что-то в нём отмерло. Какая-то часть его отвалилась, зарубцевалась и стала чужеродной, никак не желающей приживаться обратно. Он презирал Катю. Глубоко, но не выпуская это наружу. Всё понимая головой, даже принимая сердцем святость её жертвы, он не мог смотреть на неё как раньше, и без конца бился сам с собой. Она подходила к нему, ласковая, и он принимал из её рук тёплый чай, краснея и проклинаясь. Стоило ей пропасть из поля его зрения, даже просто скрыться в кухне, как моментально образ её обращался в воображении Гарика в фантастический, неправдоподобный туман, будто и не существует её – Кати. И никогда не существовало, кроме как в его воспалённом мозгу.

Он и сам поражался тому, насколько быстро эти состояния сменялись и, пугаясь неестественности ситуации, совершенно не находил покоя.

Он думал о том, врала ли Инга. «Зачем? Из ревности? Глупость! Он же своими ушами слышал про розовую кисточку. Может, она не так преподнесла? А что там было преподносить? Эта рыжая, если честно, вообще ни слова не сказала. Но, может, тем самым и выставила всё именно в таком свете, как хотела? Да что там было замышлять? Просто сказала правду». В таких мыслях прошла вся болезнь.

Постепенно Гарик привык к Катиной заботе настолько, что к моменту выздоровления принимал хлопоты и ухаживания кроткого создания как воздух, естественный и непременный. Выходив Гарика, не вынежившись досыта в его объятьях, в начале июля Катя вернулась домой. Покидая квартиру, она сделала движение поцеловать его, но Гарик, не поймав этого, молча закрыл перед девушкой дверь. Глаза её смиренно блеснули, и мягкие кеды заглушили медленно удаляющиеся шаги.

В те же дни вернулся из Петербурга Наумов, о чём Гарика моментально известил Дуст, не первый год мечтавший перебраться в столицу русского рока. Послушать новости Большого Андеграундного Мира из уст человека, только что приехавшего из самого его центра, было удовольствием экзотическим и мало с чем сравнимым. Закрыв за увешенной сумками Катериной дверь, Гарик набрал номер Марка. Тот изъявил бойкое желание немедленно встретиться и обмыть своё возвращение. Через двадцать минут с полным пакетом пива в одной руке, другой рукой Гарик трезвонил в дверь Наумова.

Открыл нетрезвый человек с огромными цыганскими кольцами в обоих ушах, такими же огромными зрачками, и без волос. В зубах его дымилась трубка. Человек определённо был не местный: с такими обручами в ушах по Градску долго не проходишь. Впрочем, трубка тоже… Гарик молча протянул ему пакет. Лысый учтиво приподнял невидимый котелок и жестом пригласил пройти. Пиво не взял.