Женя Гранжи - Нефор

Справедливости ради стоит заметить, что самые первые, чуть видимые искры Дуст не уловил, увлечённый желанием курить и поскорее поведать сенсационные новости, едва выйдя с пятнадцати суток. Глаза Гарика засверкали сквозь болезнь ещё тогда, при первом осознании вероятного возмездия. (Уж больно сладкое чувство). И если бы кроме них двоих в тот момент в комнате находился кто-то третий, он непременно заметил бы перемену, чуждую, но не внезапную и, скорее всего, генетически обусловленную.

Окропив и без того нездоровое горло ледяной водкой, Гарик откинулся на спинку лавки, вытянул ноги, закурил и пристально посмотрел Дусту в глаза. Тот завращал зрачками побитого пса, оглянулся по сторонам и напрягся:

– Бес, что тебе мент-то сказал? Маньяком зыришь. Даже это… не по себе ни хера. Напрягаешь.

Гарик выпустил пышное облако и громко выпалил:

– Дуст, ты знаешь, чем Катя зарабатывает?

– Катюха? – пожал плечами Дуст. – Да хрен его знает. Студентка же. На степуху, наверное, и живёт. Да и мать неплохо, вроде, получает.

– А Костя тебе, случаем, на этот счёт ничего не говорил?

И Гарик впился в него взглядом опера на допросе. Дуст напрягся ещё больше, отвёл взгляд и поёжился:

– Ты, Бес, реально бесишь. Это… Давай нормально, ладно?

Гарик передёрнулся лицом, опустил глаза и затянулся. Этого Дуст не пропустил.

– А чего случилось-то? С Катюхой что-то? Чё ты про бабло вдруг?

Гарик закусил губу и ноздрями выпустил дым. Дуст вдруг замер и будто принюхался.

– А-а-а, – туго протянул он, – слу-у-ушай… В прошлом году… Ты же помнишь! По осени… Типа… Да-да-да.

– Что типа по осени? – сдвинул брови Гарик.

– Да в прошлом году! Помнишь, это? В октябре! Ну, когда Костян залетел? – затараторил Дуст.

– С травой-то?

– Да. С коробком на кармане. Или не с коробком… А, да! Нет, не с коробком. Целый стакан у него был. И менты прихватили.

– Ну, помню, – сощурился Гарик.

– Он же не сел тогда – откупился. Ему следак за закрытие дела двести баксов заломил.

Глаза Гарика округлились и он присвистнул:

– Ни хрена себе! Разве столько? Я думал, там мелочь какая-то…

– Точно-точно! – убедительно перебил Дуст. – Я помню. Двести. Сроку дал – неделю. Костян тогда как ошпаренный бегал, это… занимал у всех. Только двадцатку нашёл. Мы с тобой тогда ему баксов семь наскребли – капля в море. А Катюха в последний день всё бабло принесла. Даже, кажется, чуть больше, чтобы, типа, точно никаких проблем…

– Сколько? – не утерпел Гарик.

Дуст звездочётом поднял глаза.

– Блин, не помню. Двести двадцать. Или тридцать. Она, помнится, тоже сама не своя ходила. Типа… переживала за него. А потом пропала на сутки и с баблом вдруг такая заявилась. Мы с Костяном как раз это… у них на кухне дули. Он уже садиться готовился. Пыхнуть на дорожку хотел.

Тут Дуст усмехнулся. Гарик слушал, не моргая. Увидев, как Дуст полез за сигаретами, он ускорил процесс и вставил ему прямо в зубы свою – одной рукой, другой поднёс горящую зажигалку.

– Ну?

– А чего ну? – густо затянулся Дуст. – Всё, собственно. Мы сидим, курим. Входит Катюха, вспененная такая вся, всклокоченная, будто это… состав разгружала. Молча бабки перед Костяном положила и в комнату к себе ушла. Вырубилась. Почти сутки продрыхла. Мы её не трогали.

– А где взяла? Сказала?

Дуст помотал головой.

– Костян глаза по пять копеек выкатил, бабки сгрёб и к следаку втопил. Только пятки засверкали.

– И ничего его не насторожило?

– Насторожило.

– И чего?

Дуст пожал плечами:

– Да ничего. Он же не работал нигде, цены баблу особо и не знал. А тут сестра же. Типа, так и надо. А может, и хотел спросить, да…

– Да покой свой поберёг, – процедил Гарик, и в глазах у него зарябила омерзительность.

Он мотнул головой, налил по второй и замер со стаканом в руке. Дуст принял молчание за приглашение и чокнулся:

– Ну да, наверное. Давай!

Они выпили, Гарик занюхал сигаретой и, будто утверждаясь, спросил:

– А прядь розовая у Кати тогда в волосах была, не помнишь?

Дуст кивнул:

– Она её со школы красит, давно уже. Мне, это… всегда нравилось. – Он растянулся. – Кисточкой такой.

Гарик прошипел какое-то ругательство и потянулся к бутылке.

«Бля-а-а» – пропел вдруг фальцетом Дуст, и Гарик последовал за его взглядом. Рядом с площадью, на остановке, стоял длинный, гармошкой, автобус, и из него один за другим выходили на площадь, щерясь в сторону фонтана и гулко гундя, несколько десятков заводских пролетариев. Почти на всех были кепки и полосатые штаны различных брендов – от «Adagas» до «Abibos». Гарик оглянулся по сторонам: кроме них двоих на площади не было ни души. Металл его косухи сверкал на солнце так, что зажмурился бы и Рэй Чарльз; «анархии» на бандане Дуста, казалось, сияли не меньше.