Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

только не обещал за возвращение инструмента, все было тщетно: общепитовцы

непонимающе пожимали плечами и виновато улыбались.

Тогда на ноги был поднят весь городской музыкальный рынок, но это ничего не

принесло. «Наша» гитара исчезла бесследно. А вскоре умер отец. Вышел за

чем-то на кухню, а вернулся на моих руках, уже мертвым.

На дворе как раз свирепствовали ветры экономических реформ. Было пусто не

только в магазинах, но и в бюро похоронных услуг. В канареечного цвета доме,

где расположилась скорбная организация, кроме директора и нескольких не

совсем трезвых личностей не было решительно ничего: ни кистей, ни венков,

ни лент, ни даже гробов.

– Надо позвонить в органы, – посоветовал я матери.

– О чем ты говоришь! – воскликнула она. – Ведь его, по существу, уволили

оттуда.

– Но, заметь, с ветеранским пайком, – привел я весомый аргумент.

– Ты думаешь, может что-то получиться?

– Уверен! Тех, кого вчера увольняли, сегодня числят героями!

Я оказался прав! Органы выделили на изготовления гроба: доски, красный

обшивочный материал и даже ярко-малиновые кисти. Вновь в мой лексикон

вошли слова: долото, ножовка, рашпиль и стамеска…

Все, что осталось у меня от отца – несколько его черно-белых снимков, да

обшитый шпоном табурет. Однажды встретившиеся на хитро сплетенных

дорогах человеческих судеб, свидимся ли мы вновь? Глядя на «табуретку

мира», уверен, что встретимся.

Чем дальше я удаляюсь от дней упорхнувшего детства, тем чаще снится

мне мой старый окруженный стеной покосившихся сараев двор – место, где

прошли лучшие дни жизни. Чем отдаленнее от меня улица, где я когда-то жил,

тем явственней видится мне в ночных эмигрантских сновидениях

скособочившаяся фанерная будочка киоска «Союзпечать» на её углу, из которой

с завидной регулярностью в дни родительской получки приходили ко мне

книжки на лощеной бумаге.

Крутится дочь у навороченного «лазера» и ломается под новомодные

хиты, а я смотрю на нее и вспоминаю, как стоял, раскрыв рот, дрыгаясь под

звуки «босанов» и «шейков», что неслись из окон канувшего в лету ресторана

«Плакучая ива».

Но странное дело: чем отчетливее вижу я старость, угрюмо глядящую на меня

из мути зеркальных глубин, тем трудней мне разобраться, где заканчивается

реальность детских воспоминаний и начинается придуманная мной же история

о событиях минувших дней. Может вовсе и не существовал тот двор, который,

исчезнув с лица земли, по-прежнему хранит мои следы? Может я никогда и не

стоял у того ресторана и не слушал музыку давно уже не существующего

оркестра?

Как безумно далеки те годы! Только сны, пожелтевшая фотография лопоухого

мальчугана в коротких штанишках, да стопка виниловых пластинок и связка

выгоревших тетрадных листков – вот, пожалуй, и все, что осталось от детства.

Но разве может размытый временем лист, или чудом сохраненная обложка

школьного дневника служить веским аргументом в пользу реальности

минувшего, если такая могущественная штука, как память, сомневается в его

достоверности?

Мои музыкальные способности проявились рано и своеобразно. Так,

например, разорвав очередную футболку, я, вместо того, чтобы изображать

горе, нес её домой, горланя приятным дискантом модную в те времена песню

(безбожно перевирая ее при этом): «Чья майка, чья майка…», – и сам же себе

отвечал: «Моя!» Во дворе меня называли «наш Робертино Лоретти» и угощали

пенкой от сливового варенья. Местная шпана звала меня «Магомаевым» и

заставляла танцевать твист, собирая за это деньги с прохожих. Слава моя росла.

Дошла она и до родителей.

– Наш мальчик обладает музыкальными способностями, – сказала как-то

бабушка.

Почему это сказала бабушка, а не дедушка, или, например, родители? Ну, во-

первых, у меня не было дедушки. Во-вторых, родителям всегда немножко не до

детей, когда в доме есть бабушка. И, в-третьих – и это, пожалуй, главное -

женская душа, а тем более душа бабушки, обожающей своего внука, устроена

таким образом, что может рассмотреть талант там, где другие видят только

детское дурачество.

– И в чем же они заключаются, эти самые таланты? – недоуменно вскинули

брови родители.

– Ну здравствуйте, приехали! Наш Боря уже давно имеет стабильный успех, а

родители ни ухом, ни рылом.