Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

– Это ты, Андрюш, такой решительный, – сказала Лидия. – А на меня вот окружающая обстановка действует гипнотически. Если все сидят, и я не встану.

– Так он о том ведь и говорит, – громыхнул Столодаров. – Плохо это.

– Именно! – вынул изо рта дужку Богомазов. – Личность – это сумма свободных, независимых от внешних обстоятельств поступков. Ошибочно мнение, будто поступки должны быть крупногабаритными. Отнюдь. Личность складывается из мелочей, из маленьких волеизъявлений, а они уже в совокупности и дают уровень.

– Да, это ужасно, честно признаюсь, – сказала Ириша. – Досидишь вот так до конца, домучаешься, не решившись, выходишь потом как оплеванная.

Наташа постояла еще на пороге, вслушиваясь в их разговор, и поняла, что речь шла о кино, о том, уходить или не уходить со скучного фильма. И то, что они говорили об этом таким образом, словно и в самом деле о чем-то таком, от чего зависела их судьба, что представляло угрозу их существованию, ужаснуло ее. Она вспомнила, что и прежде она много раз слышала подобные разговоры и сама принимала в них участие, споря и обижаясь даже, но никогда раньше не замечала, насколько это все смешно и никчемно.

Домой Савин вез ее на такси. Воя мотором, «Волга» мчалась по пустынным ночным улицам с завалами снега по обочинам, Савин обнимал Наташу за плечи, и, чувствуя на виске жаркий воздух его дыхания, она рассказывала ему о разговоре на кухне.

– А ты не заметила, – засмеялся он и заглянул, качнувшись, ей в глаза, – не заметила, что у Богомазова скоро будет повод огорчаться по-настоящему?

– Да? Нет. А что?

– А то, что сестричка твоя меняет, по-моему, объект обожания.

– А на кого? – с живостью спросила Наташа.

Савин помолчал.

– Ладно, что говорить. Поживем – увидим, – отозвался он.

Не отпуская такси, он зашел с нею в подъезд, поднялся до ее этажа и, вновь обнимая, сказал:

– Поедем завтра кататься на лыжах за город. Не против? У приятеля моего… дача не дача… срубчик там стоит, печка есть. Продуктов возьмем…

Наташе показалось, сердце у нее на мгновение замерло. Потом оно заколотилось тяжелыми, мощными толчками, и ей стало жарко.

– Зачем за город? – спросила она, стараясь не глядеть на Савина. – Лес ведь и здесь есть, рядом.

– Что ты, Наташа! – Савин провел ей по щеке ладонью, большим пальцем заправил под шапку выбившуюся прядь. – Никакого сравнения. За городом интересней. Новое место тем более, все незнакомое…

– Мы одни будем? – зная, что, конечно, одни и зачем же иначе он приглашал бы ее, взглянула Наташа на Савина и тут же отвела глаза.

– Вдво-ем, – с ироническим нажимом сказал он, беря ее пылающее лицо в ладони.

Савин жил у родителей, Наташа однажды стала просить его познакомить с ними, он слушал ее, отвечая всякий раз что-нибудь невразумительное, но она все настаивала, и тогда он сказал в обычной своей шутливой манере: «К родителям, Наташа, я водил знакомить девочек лет, пожалуй, двенадцать назад».

«Господи, неужели соглашусь… неужели соглашусь? – Наташа задыхалась от жаркой немоты во всем теле, руки его у нее на щеках казались ледяными. – Не надо, господи, не надо, нет…»

– А как туда надо ехать… на дачу твоего приятеля? – осекающимся голосом спросила она вслух, все так же старательно избегая его глаз.

– Поездом, – сказал Савин. – Сорок, пятьдесят минут – самое большое.

…На лыжах они не катались; поставили их в угол в сенях и не тронули до самого вечера.

Савин разжег печь, печь, пока дымоходы разогревались, дымила, и, чтобы спастись от дыма и не застыть в вымороженном воздухе нежилых стен, они присели у топки, приоткрыли ее, и Савин время от времени, пригибаясь к поддувалу, с шумом дул в него, отчего вялые, будто готовые каждую минуту умереть язычки пламени дрожали, вытягивались и отлетали от поленьев. Окно на весь сруб было одно и небольшое, сумрачный декабрьский день давал совсем мало света, в доме стояли полупотемки, и отсветы огня из открытой топки выплясывали на стенах дергающийся зыбкий танец.

У Наташи внутри все дрожало.

– Бесконечно можно смотреть на огонь, – сказала она.

Савин, дуя в поддувало, поглядел на нее снизу, улыбнулся и промолчал.

– Бесконечно, просто бесконечно, – повторила Наташа.

Савин распрямился, взял ее руки в свои и, сбоку заглядывая ей в лицо, сказал:

– И на тебя. На огонь и на тебя. Жаль вот – дела отвлекают.

Наташа не ответила. Он взял ее руки – она закрыла глаза и не видела никакого огня.

Наконец печь перестала дымить, пламя загудело мощно и ровно, пожирая дрова с реактивной скоростью, плескавшийся у потолка дым вытянуло сквозняком, и стало можно распрямиться и снять теплые одежды.