Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

«Moscowisthecapitalofmу country…» – «Москва – столица моей родины…» – тут же вспыхивала у меня в мозгу начальная фраза какого-нибудь «топика», от английского topik – тема, их было около двух десятков, и на эти темы полагалось совершенно свободно и без запинок разговаривать.

Сколько же лет ухнуло в бездну, протекло, прокатилось – осталось позади с той поры.... И от всех «топиков», что знал когда-то великое множество, застряли в памяти вот такие обрывки фраз: Moscow is the саpital…

* * *

Отец сидел на стуле возле стола в неестественной, напряженной позе ожидания, положив одну руку на стол, а другую уперев в колено, он сидел напротив окна, и мне не было видно его лица – лишь очерк его расплывшейся на стуле, как студень, фигуры.

– Вита-алий!.. – странно как-то клекотнув горлом, сказал он и, судорожно ухватившись одной рукой за спинку кровати, а другой продолжая опираться о стол, поднялся со стула. – Ну наконец-то!

Мгновение, пока я шел от порога к нему, показалось мне неимоверно долгим. Обняться, пожать руку, расцеловаться? А, как получится.

Отец сделал ко мне шаркающий меленький шажок, я подошел – он обнял меня, притиснул к своему большому мягкому телу, отстранился, хотел поцеловать – и не решился.

– А я уж ждал твоего звонка, ждал… – сказал он надтреснутым, совершенно стариковским голосом.

– Да вот не прочитал же, ну надо же! – бурлящим своим голосом, в который уж, видно, раз, как вернулся от меня из душевой, воскликнул Мефодий. В шкафу у входа, прикрывшись дверцей, он с лихорадочной скоростью, поливая из кастрюльки, мыл стаканы и ложки для чая.

– Да, обидно, – сказал я. – Как раз я из города только что.

Но это была лишь фраза, не более. Мне не было обидно, я был растерян.

Последний раз я виделся с отцом лет пять назад.

Тоже у меня как раз был отпуск, и я поехал дикарем в Евпаторию, а у них с матерью на тот же месяц оказались путевки в тамошний ведомственный санаторий. Отец был грузен, как и все последние годы, но грузен величественно и вельможно и при своем большом росте оставаясь даже как бы статным, и в голосе его, когда он разговаривал со мной, проскальзывала некая надменная пренебрежительность. «Гуляем все? Ну-ну!» – запомнилась мне одна-единственная фраза от всей той недолгой вымученной встречи в парке санатория.

Теперь передо мной стоял рыхлый, с непомерно большим животом старик, и даже в его коротко подстриженных, давно уже седых усах тоже была теперь какая-то старческая немощность.

– Ну вот, все-таки встретились, увиделись… все нормально, – сказал отец, тщательно ощупывая глазами мое лицо и улыбаясь неуверенной выжидательной улыбкой. – Я уж ведь неделю здесь.

– Мне сказали, – махнул я рукой в сторону шкафа, на невидимого за дверцей Мефодия. – А я как раз из города сейчас… Ты садись.

Отец, опираясь рукой о колено, сел на прежнее свое место и снова одну руку положил на стол, а другую оставил на колене, в неестественном, с вывернутым вперед локтем, положении.

– В Сочи ездил? – легонько похекав, спросил он. Я тоже сел – на кровать, и, стряхнув сандалию, подогнул под себя ногу.

– В Сочи, – сказал я.

– В Сочи хорошо, я бывал, – дребезжащим стариковским голосом, все таким же для меня еще непривычным, сказал он, покивав. – Бывал неоднократно, и самые хорошие воспоминания… Губа у тебя не дура. – Он замолчал, молчал и я, лихорадочно в растерянности своей думая, о чем же говорить, и, вновь как-то странно клекотнув горлом, он спросил фистулой: – Ну, а в дом родной что же не завернешь никогда?

Мефодий, с ослепительно белыми бровями на своем красном лице, вышел из-за дверцы шкафа с сияюще мокрыми стаканами в руках.

– Чаек, Виталик, на огне, сейчас будет, – сказал он, ставя стаканы на стол. – А может, чего погорячее? Я пошарю по общаге.

По-идиотски все выходило. И эти мокрые стаканы… И водки еще только не хватало!

– Сейчас, погоди, – сказал я отцу, поднимаясь. И взял Мефодия под локоть. – Где чайник, на кухне? Пойдем сходим. – Мы вышли в коридор, дошли до кухни – чайник наш кипел, брякая крышкой, фырча из носика сильной белой струей. – Оставь нас на полчасика, – попросил я Мефодия. – Можешь?

Мефодий постоял, не отвечая, глядя на меня с напряжением, потом до него дошло.

– Пожалуйста, что ты, всегда пожалуйста! – воскликнул он. – А бутылку что, не надо?

– Нет, – сказал я. – Ну какая, к черту, бутылка!

– Уж и какая, уж и к черту! – обиделся за свое предложение Мефодий. – А чаю стакан взять мне разрешишь?