Константин Малахов - Молния среди леса

– Давай, заходь, а то чтоб Тимоху не протянуло. Холодает уже вечерами.

Я оказался уже в знакомом мне деревянном интерьере, но вот что удивительно: я побывал в нескольких избах, которые, казалось бы, представляли собой одно и то же убранство, состоящее из бревенчатых стен, примитивной мебели, печки. Однако в каждой из них я чувствовал себя по-разному: у председателя я ничего толком не успел понять; в моем первом ночном пристанище веяло чьей-то судьбой, дом словно грустил о своем хозяине, умельце столярного дела, и бережно хранил его следы. Жилище Костомарова и вовсе представляло собой произведение архитектуры и механики одновременно. Если бы издавался журнал «Наука и техника лесной жизни», то дом бывшего питерского врача там бы изображался как образчик будущего. У Тимохи же в избе мне сразу стало уютно. Что давало такой эффект было неясно. Квадратное помещение с неизменной печкой у стены. Добротная деревянная полка в углу, несколько сундуков, стол, деревянный бочонок – что в этом, казалось бы, уютного? Но в этом пристанище явно теплилась жизнь, в чувственном понимании прежде всего. Печка потрескивала дровами и была уставлена горшочками разных размеров. Некоторые были заботливо укутаны домоткаными полотенцами. На полке стояло несколько книг, шкатулка и прочие мелочи. Сундук также красовался накинутой простой вязанной салфеткой, придающая деревянному ящику вид домашнего предмета. На вбитом в стену гвозде висела картина, изображавшая красивый зеленый луг с россыпью цветов. Лужайка плавно уходила вниз, открывая взгляду завивавшуюся змеей блестящую реку. Из угла картины задорно высовывался яркий подсолнух и часть забора, сделанного из прутьев. Я только обратил внимание, что на входе в избу тоже лежал половичок, сплетенный из длинных листьев какого-то растения. В отличии от меня, смущенно топтавшегося в сторонке, Корней Аристархович сразу же направился к больному. Тимоха лежал на деревянном топчане, смягченном пухлым матрасом, вероятно это была перина. Сам парень тоже был укрыт одеялом, сотканным из разных лоскутов, на его ногах валялась его же куртка. В углу над лежбищем горела свеча, роняя капли в жестяное блюдце, подвешенное на гвоздь, Тот же гвоздь был опорой для маленькой иконки, написанной на куске дерева.

Юноша бы повернут лицом к стене и время от времени глухо кашлял. Костомаров осторожно опустился на кровать и очень ласково, но в тоже время уверенно, развернул больного к себе. Тимоха немного расплющил закрытые глаза и одарил доктора своей широченной улыбкой, затем посмотрел на мать. Та успокаивающе кивнула, но я видел, как ее кулаки нервно сжимаются.

– Все будет хорошо, богатырь, – приговаривал Корней Аристархович, оттягивая пациенту веки. – Сейчас мы хворь твою обнаружим и изничтожим…

Он обернулся в нашу с Галиной Ивановной сторону:

– Вы, господа, присядьте пока в сторонке. Не стоит стеснять пациента.

Мы с Наседкиной переглянулись, и она неуверенно махнула рукой в сторону стола. Я ободряюще подмигнул Тимохе и умостился на жесткий табурет. Хозяйка нервно покрутилась на месте, словно не зная, куда ей идти. Достала из сундука две чашки, очень белые и красивые. Вероятно, сама она из них и не пила. Затем на стол добавилась банка с вареньем. Мое чувство гостя опомнилось, и я суетливо полез по карманам:

– Вот, возьмите. Это сгущенное молоко, думаю Тиме понравится, да и сытное заодно. Вот тут у меня есть еще шоколад и…. – рука максимально углубилась в карман и выудила маленькую железную баночку. – Чай.

Женщина переводила взгляд с меня на продукты, словно у нас был торг. Честно говоря, мне тоже как-то было неловко, ведь общительность – это не то, чем я мог бы гордиться. Или даже упоминать. Пальцы теребили несчастную чайную коробку. Наседкина еще раз окинула все взглядом, снова склонилась перед сундуком и на свет явился чудесный белый чайничек, явно из той же семьи, что и чашки. Моя скованность немного оттаяла, я заварил чай, сам взяв с печки старый пузатый чайник, разломил шоколадку на куски. После всех этих моих действий, Галина Ивановна аккуратно села за стол, словно сама была в гостях. Вот так молча мы посидели несколько секунд, как будто не зная, что же делать с этими чашками. В углу Костомаров продолжал что-то воркотать Тимохе, иногда роясь в своей сумке. Наконец-то мы отпили по глотку и я смог сказать хозяйке, что ее изба мне очень нравится. Она рассеяно покивала и смахнула с края стола невидимые крошки.