Агата Кристи - Месть Нофрет. Смерть приходит в конце

- Почему? Скажи, Ренисенб, почему?

Но у нее еще не было ответа, а потому она только безмолвно помотала головой. Затем подняла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Ее пугала мысль, что и лицо Камени тоже изменилось. И она была на удивление самой себе рада, что оно ничуть не изменилось, только глаза его смотрели на нее с грустью, и на этот раз на его губах не было улыбки.

Встретив его взгляд, она опустила глаза. Камени всегда вызывал в ней какую-то тревогу. Когда он оказывался рядом, она чувствовала волнение. Сердце у нее забилось быстрее.

- Я знаю, почему ты избегаешь меня, Ренисенб.

- Я… Я вовсе не избегаю тебя, - наконец обрела она голос. - Я просто тебя не заметила.

- Ты лжешь, красавица Ренисенб! - Он улыбался. Не видя его лица, по голосу она поняла это и почувствовала его теплую сильную руку на своей руке.

- Не трогай меня, - отпрянув, сказала она. - Я не люблю, когда до меня дотрагиваются.

- Почему ты сторонишься меня, Ренисенб? Ты ведь понимаешь, что происходит между нами. Ты молодая, сильная, красивая. Противно воле природы всю жизнь горевать по покойному мужу. Я увезу тебя из этого дома. В нем поселились смерть и злые духи. Ты поедешь со мной и будешь в безопасности.

- А если я не захочу ехать? - отважилась спросить Ренисенб.

Камени рассмеялся. Его ровные белые зубы сверкали на солнце.

- Но ведь ты хочешь поехать, только стыдишься в этом признаться. Жизнь прекрасна, Ренисенб, когда сестра и брат живут вместе. Я буду любить тебя и сделаю счастливой, а ты станешь "плодоносной пашней мне, твоему господину". Я не буду больше взывать к Птаху: "Любимую дай мне сегодня вечером", а пойду к Имхотепу и скажу: "Отдай мне мою сестру Ренисенб". Но здесь тебе оставаться опасно, а потому я увезу тебя на север. Я хороший писец, меня возьмут в любой богатый дом в Фивах, если я захочу, хотя, признаться, мне больше по душе сельская жизнь - поля, скот, песни крестьян во время уборки урожая и небольшая лодка на реке. Мне бы хотелось катать тебя по реке, Ренисенб. И Тети мы возьмем с собой. Она красивая, здоровая девочка, я буду любить ее и постараюсь быть ей хорошим отцом. Ну, Ренисенб, что ты мне скажешь?

Ренисенб молчала. Она слышала стук своего сердца, ощущала истому во всем теле. Но вместе со стремлением к Камени рождалась странная неприязнь к нему.

"Только он дотронулся до моей руки, как слабость завладела мной… - думала она. - Потому что он сильный… У него широкие плечи… На губах всегда улыбка… Но я не знаю, о чем он думает, что у него в душе и на сердце. Нет между нами нежности… Мне тревожно рядом с ним… Что мне нужно? Не знаю… Но не это… Нет, не это…"

И тут вдруг она услышала свой голос. Но даже ей самой ее собственные слова показались неуверенными и неубедительными.

- Мне не нужен второй муж… Я хочу быть одна… Сама собой…

- Нет, Ренисенб, это не так. Ты не должна быть одна. Посмотри, как дрожит твоя рука в моей…

Ренисенб вырвала у него свою руку.

- Я не люблю тебя, Камени. По-моему, я тебя ненавижу.

Он улыбнулся.

- Меня это не страшит, Ренисенб. Твоя ненависть так похожа на любовь. Мы еще поговорим об этом.

И удалился легкой, быстрой поступью - так движется молодая газель.

А Ренисенб не спеша направилась к пруду, где Кайт играла с детьми.

Кайт заговорила с ней, но Ренисенб, занятая своими мыслями, отвечала невпопад.

Кайт, однако, этого не заметила, как обычно, все ее внимание было обращено на детей.

Внезапно, нарушив воцарившееся молчание, Ренисенб спросила:

- Как ты думаешь, Кайт, выйти мне снова замуж?

- По-моему, да, - равнодушно отозвалась Кайт, не выказывая большой заинтересованности. - Ты молодая и здоровая, Ренисенб, и сможешь родить еще много детей.

- Разве в этом вся жизнь женщины, Кайт? Быть занятой по дому, рожать детей и сидеть с ними на берегу водоема в тени фиговых деревьев?

- Только в этом для женщины и есть смысл жизни, разве ты не знаешь? Ты ведь не рабыня. В Египте настоящая власть в руках женщин: они рожают детей, которые наследуют владения отцов. Женщины - источник жизненной силы Египта.

Ренисенб задумчиво, посмотрела на Тети, которая, нахмурившись от усердия, плела своей кукле венок из цветов. Было время, когда Тети, выпячивая нижнюю губу и чуть наклоняя набок голову, так походила на Хея, что у Ренисенб от боли и любви замирало сердце. А теперь и лицо Хея не всплывало в памяти Ренисенб, и Тети больше не выпячивала губу и не наклоняла набок голову. Раньше были минуты, когда Ренисенб, страстно прижимая к себе Тети, чувствовала, что ребенок - это часть ее собственного тела, ее плоть и кровь. "Она моя, моя - и больше ничья", - твердила она про себя.