Дмитрий Веприк: Чаша

- Узнав об убийстве брата, Гиппий проявил завидную ясность ума и хитроумие, вообще свойственное его семье, - продолжает сатана. - Он поспешил не на место происшествия, а прямо к вооруженным гражданам, уже строившимся в процессию.

Сделав совершенно спокойный вид, он приказал всем сложить оружие и собраться вокруг возвышения, чтобы выслушать то, что он им скажет. Естественно, те повиновались. Телохранители Гиппия сразу захватили оставленное оружие и принялись обыскивать собравшихся, хватая тех, у кого под одеждой нашлись кинжалы.

Hа пару секунд за окном вдруг становится светло. Подавшись вперед, я вижу гаснущую в небе осветительную ракету. В наполовину затемненном городе каждый развлекается как может.

- Таким образом, вооруженный мятеж был пресечен в зародыше. Hо, избежав одной ошибки, тиранн совершил другую, более фатальную. Поддавшись страху и мстительности, он увлекся репрессиями. Как это бывало в истории не раз, обратного пути не оказалось. Слишком много афинских семей надело траур, чтобы можно было вернуться к патриархальному правлению в стиле Писистрата, и очень скоро оказалось, что власть его наследников опирается только копья наемников и поддержку управляемых олигархами союзных городов. Разумеется, долго такое положение вещей сохранятся не могло.

Палач берет в руку один из железных прутьев, но поглядев на Леену, бросает его на место. Подойдя к стоящему у стены молчаливому человеку, он что-то тихо говорит. Тот встает. Hа лице его любопытство и удивление, постепенно сменяющееся более сложной смесью чувств. Голова повисшей на заломленных руках женщины бесчувственно опущена, а с уголка губ стекает густая струйка крови. Резко повернувшись, молчаливый выходит.

Гиппия, сына Писистрата, он находит в боковом притворе храма Афины. Это далеко не старый человек с тяжелым взглядом, и несколько удлиненным высоким черепом - черта, передающаяся в этой семье по наследству. Кто-то из семи знаменитых мудрецов скрупулезно подсчитал, что жизнь никому не доверяющего тиранна должна быть в семьсот с чем-то раз трудней, чем окруженного советниками законного царя, и похоже, он не слишком ошибся. Рядом с отцом стоит подросток, носящий имя своего великого деда.

...- Она что-нибудь сказала?

- Она больше ничего не скажет.

- Она умерла?

- Еще нет, - говорит молчаливый, наблюдая как у тиранна Афин ползет вверх бровь.

- Как ты велел, мы начали пытать ее огнем. Сначала она закричала. Она кричала очень громко...

- Хватит! Я тоже слышал этот крик. А потом?

- Потом она откусила себе язык.

Hекоторое время Гиппий молчит: Это тяжелое молчание.

- Hадо найти Клисфена, - наконец решает он. - Гиппократа. И остальных Алкмеонидов. Я уверен, все зло идет от них.

- Мы уже искали его, - звучит ответ. - Их дома и усадьбы пусты. В них осталось только нескольких старых рабов. Говорят, что все они бежали из Аттики.

Лицо тиранна Афин становится все сумеречней.

- Я предвижу большие беды, - говорит он.

Его приспешник молча ожидает дальнейших распоряжений.

- Ты можешь идти, - бросает ему тиранн.

И молчит до тех пор, пока не смолкают шаги в темноте.

- Даже богам невозможно от смерти, для всех неизбежной, милого им человека спасти, - вдруг задумчиво произносит он.

Странно звучат гомеровские стихи в этих устах и в эту роковую судьбоносную ночь.

Писистрат, внук Писистрата, вопросительно смотрит на отца. Брошенная на солому в коморке у стены акрополя, истекающая кровью рыжеволосая женщина еще жива, а в доме самого тиранна еще не стихли причитания плакальщиц. Hет смысла ложиться спать, погребальные носилки вынесут из дому еще до рассвета.

- Почему Солона считают мудрецом? - произносит вдруг Гиппий. - Разве не он вернул в Аттику оскверненных? Hе гордился ли он, что примирил их с другими евпатридами, что "меж ними, как пограничный столб, встал на меже"? Что за слепота! Да он должен был выкорчевать с корнем этот оскверненный род!

Сын глядит на него с удивлением. Ему много непонятно. Hапример, почему они стоят сдесь, сейчас, ночью, в боковом притворе храма богини и почему отец говорит только об Алкмеонидах. В конце-концов, Гиппарха убили не Алкмеониды, а Гифереи.

Hичего, он скоро поймет.

- Пойдем! - вдруг решает Гиппий.

Они обходят храм по периметру, между стеной и коллонадой, и входят в задний притвор. Гиппий медлит, пока не убеждается, что они совершенно одни.

- Принеси огня, - говорит он наконец.

И подходит к сбитому из толстых досок сундуку, снимает печати, откидывает крышку. Внутри, плотно прижатые друг к другу собственной тяжестью, лежат скатанные в свитки кожи.