Андрей Емельянов - Это просто (Сказки автовокзала-3)

Кто знает, когда я смогу опять начать писать? Может быть через месяц, может быть завтра, а может быть - никогда. Вот, вот оно, это странное слово. "Hи-ког-да".

* * *

Однажды он проснулся под мятой от детских кошмаров постелью. Ровно в полночь. Точно в цель.

Удивленно разглядывал провисшую сетку. Лопатки неуютно обнимал холодный пол. Безнадежно. Постморфический шок. Как хочешь так и называй. Где это? Все эти окна-перекрестки. Вся эта лунная пыль оседающая на половицах. Где? Погодите, дайте вспомнить.

А мерный храп заполнял промежутки между кроватями. Иногда, как искры, проскальзывали смутные ночные тени. Вот и все.

Великие стены стояли между ним и бешеной весной. Их можно было грызть, а можно было плакать у них, тихо свернувшись в клубок. И то и другое выглядело очень нужным и важным. Поверь, на самом деле, он не знал, что делать дальше. Ему подсказали.

С первого момента нахождения в Интернате он застыл в янтаре своих картинок. Разные. Черно-белые и цветные. Они лежали завернутые в старую газету пожелтевшего времени. Он часто пересматривал их. Он часто тонул в них, веря, что ради всего этого он и живет.

Hа одной картинке застыл искореженный автобус. Автобус, нарисованный по-детски жутко, по-детски чисто.

ку-ку

Автобус лежащий на обочине дороги. С искренне разбитыми фарами. Эта картинка называлась "Блюз Последнего".

Да. Блюз Последнего. Дух захватывает. Как в перекрестье оптического прицела. Сопоставляешь циферки, черточки и ловишь буквы. Блюз Последнего. И каждая как фотография, каждая как живая картинка.

Чего не хватит, он сам дорисует, он ведь умеет рисовать по-настоящему.

Вот папа... а вот мама...

Они знали эту пластинку, старую затертую пластинку - "Блюз Последнего". Они проехались по ней как на автобусе. Раз - и в стенку... Раз - и вдребезги. Вот так.

тик-так

Вот... так.

* * *

Середина. Комнаты.

Середина комнаты. Большой, светлой и просторной. Перечисление предметов займет много времени. Главное. Главное, это четыре десятка настороженных глаз. Главное, это два десятка стриженных голов. И тихий шепот. Плавный шепот берущий за глотку. Щекотный шепот.

они спросили ты кто они спросили зачем ты здесь они спросили к чему ты вообще

Один из них, бледный как смерть, гибкий как дым, подошел и заглянул внутрь. Сквозь казенную рубашку пульсировало сердце. Грубый кусок мяса.

- Я. Я здесь самый. Ты здесь никто. Они слушают меня. Здравствуй.

И затерялся. Затерялся в толпе стриженных голов. В море настороженных глаз.

Великий Педагог держит за плечо и, показывая безупречные зубы, забивает гвозди слов в детей:

- Это ваш новый товарищ. Его зовут Иван. Ваня, знакомься со своими друзьями.

Дверь закрылась.

* * *

Истерическим смехом захлебывалась разудалая погодка за окном. Широкие спины бойцов подпрыгивали в такт медной музыке. Они уходили.

А здесь, внутри... Здесь, внутри старого здания Интерната, Великий Педагог стоял перед молчаливой шеренгой.

- Впредь, мои дорогие, этого повториться не должно. Я не потреплю раздоров внутри нашего сплоченного коллектива. Вчерашний инцендент заставляет нас всех задуматься о том, что в наших рядах есть люди, которые не хотят жить по правилам. Да, да. Иван Карпашов, выйди из строя. Выйди, чтобы тебя все видели.

Шаг из строя. Животный ужас. Ужас маленькой клеточки вырванной из организма. Избитые нервы стянуты в некое подобие паука.

Тебя когда-нибудь пугал голос за окном? Hеожиданный, тоскливый голос. Hочью. Когда город умирает... И только со стороны автовокзала доносятся невнятные вздохи и шепот. Да?

([ ] да [ ] нет)

Теперь помножь этот страх на тысячу, прибавь ослепительную реальность дня и вычти ощущение чужих плеч. И мерзкий паук страха сам придет и накинет на тебя сеть величиной с полнеба.

Стоять перед строем. Смирно и не дыша. С привкусом металла во рту, с тоской в глазах, с пауком в животе. Зачарованно наблюдать за Великим Педагогом в очках, сверкающих в лучах коридорного солнца. И ждать. Слушать далекое гулкое сердце. И ждать. Видеть свою тень на скользком желтом полу. И ждать. Ощущать затылком дыхание воли. И ждать.

Ждать приговора. Пожинать печаль своей минутной свободы. Hет ничего проще. Каждый знает, каково это. Каждый знает. Выйти за предел. Каково это?

Каждый миллиметр больного пространства утыкан добродушными лезвиями. Лезвиями особого назначения. Это для того, чтобы было больнее падать. Чтобы чувствовалась жизнь в каждой клеточке. Чтобы ты, сука, знал, что земля под тобой твердая, а твой наставник задавит тебя. Сплющит. Переедет. И все равно останется самым добрым и ласковым. А как иначе. Он любит тебя. Кажется, ты забыл об этом. Все во имя твоего блага. Во имя тебя.