Алексей Караковский: Requiem

Заговорила о чем-то со мной, и я понял, что в библиотеке она видит меня постоянно и давно хотела бы поговорить со мной, да все никак не удавалось. Она удивлялась моей безграничной работоспособности и хотела узнать, что для меня так важно, чем я занимаюсь. Я много рассказал ей о русской архитектуре, о тех величайших событиях и явлениях, которые ее породили, и нам было интересно друг с другом. Она была студенткой МГУ и ей было интересно все. - А как ты относишься к музыке? спросила аташа (так ее звали). Этот вопрос застал меня врасплох. - То есть, как это - отношусь? - у, слушаешь что? - Я ничего не слушаю. о играю на очень многих музыкальных инструментах. а скрике, гитаре, флейте, например. - И что же ты играешь? Я не хотел ей говорить про свои сны. Все, что в голову придет. - А рок-музыку слушаешь? - ет. Зачем? Что она мне даст кроме того, что у меня уже есть? - е знаю. О музыке мы больше не говорили, говорили обо всем, что нас волновало обоих, и, кажется, только благодаря ей я понял, что моя музыка - это еще не все , в мире оказались и другие важные для меня вещи. а следующий день мы с аташей поехали на Патриаршие пруды, чтобы сделать давно планируемые мной кадрых этих знаменательных мест. Я объяснил ей, что ценна не только старинная архитектура, но и современная тоже. Ибо когда историки будущего будут восстанавливать помойную сущность городского бытия 90-х, то на чем они будут основываться, как не на фотографиях? А чем мои фотографии хуже других? Я же знаю свою работу! Мы долго бродили по окрестностям, пока по Малой Бронной не вышли на икитские Ворота. Знакомое место, исследовал я его еще год назад и снял весьма много интересных и полезных кадров. "Антология московских помоек" очень сильно пополнилась материалом с дворов начиная от икитских и заканчивая Арбатом. Мы идем по Гоголевскому бульвару и решаем, куда поехать далее, пока не подходим к троллейбусной остановке. - Слушай, а поехали на Остоженку, - предлагает аташа. Я вздрагиваю, как от электрошока. аверное, это судьба. - Поехали. В этот момент подъезжает троллейбус, и пока люди, наполнявшие его пять секунд назад, выходят, я успеваю заметить, что это тот самый троллейбус, на котором я ехал от Остоженки до "Кропоткинской". Доехав до нужной остановки, мы сошли, и тут я увидел близко-близко ту самую церковь Зачатьевского монастыря. Я быстрым шагом пошел в ту сторону. аташа следовала за мной. Так и есть. Тот же забор, через который не перелезть. Все так же. И вот из церкви вновь раздалась музыка. Моя музыка. Я остановился. - В чем дело? - удивленно спросила аташа. - Разве ты не слышишь? - сказал я. - ичего не слышу, - ответила она. - Тогда подожди меня, мне надо дослушать, - произнес я, и мое сознание тотчас отключилось от происходящего, как и в прошлый раз. Очнулся я на той же троллейбусной остановке, что и прежде. С момента нашего приезда на Остоженку прошло уже полтора часа и аташа удивленно смотрела на меня. - Послушай, ты можешь мне объяснить, что происходит? - Да, могу. Слушай меня. Есть одна музыка... Я рассказал ей все. аташа внимательно выслушала меня, но не нашла слов в ответ, да и не нужен был ответ. Я и сам прекрасно понимал все. Поехали домой мы вместе. Я и сам не знаю, когда я в нее влюбился. Все произошло слишком быстро. Мы почти каждый день встречались в библиотеке, потом ехали куда-нибудь в центр города, и часто бывало так, что всегда мы шли по какой-нибудь московской улице, откуда-нибудь обязательно слышалась та самая, моя музыка, но я уже не тонул в ней, как до этого, пытаясь зафиксировать ее, а просто слушал, испытывая величайшее удовольствие от происходящего. Это была невероятная, неземная любовь. Такой больше нет на свете. Она не требовала взаимности, не требовала снисхождения. Мне было достаточно просто идти с аташей по московской улице, не зная куда и не зная даже толком зачем. Фотографий этого периода моей жизни невероятно много - плоды нашей с аташей изобретательности. Есть и две фотографии, сделанные на Полянке, где она позировала мне сама. Уже декабрь. Утром я выскакиваю из дома, на бегу застегивая пальто, и еду в библиотеку, где аташа должна быть в три часа. Я с переменным успехом конспектирую разные книжки до пол-третьего (это трудно - все мысли заняты ей одной, светловолосым маленьким чудом). Потом сдаю книжки обратно в фонд и выбегаю из библиотеки. у естественно. Ждать еще пятнадцать минут. Закуриваю. аташа пришла на три минуты раньше установленного срока и мы едем фотографировать на Красные ворота. Первая фотография снята по моей идее. Грязная арка в каком-то доме. По дорожке, уходящей под арку, медленно ковыляет дворник, убирающий огромной ломатой утоптанный грязный декабрьский снег. Я успеваю достать фотоаппарат и фотографирую сюжет прежде, чем дворник успевает меня заметить. Второй сюжет мы заметили оба одновременно. Открытая калитка на противоположном конце улицы, через которую видно утоптанную дорожку. а дорожке важно расхаживают две вороны, время от времени роясь клювами в снеге. Фотографируем и это. Фото незаменимо, когда необходимо запечатлеть какой-либо момент, ведь память недолговечна. Момент, который отражается на пленке, неповторим, ведь, например, огромный дом на икитских воротах не будет никогда таким, каким он был, скажем 7 декабря 1994 года. А сюжетов много, они на каждом шагу, только надо уметь их видеть. Ведь даже 20-этажная новостройка в каком-нибудь Митино может стать прекрасной (или, например, безобразной), что, в принципе, одно и тоже), если сфотографировать ее под нужным ракурсом и с нужным освещением. День печатания фотографий (каждый месяц, сразу после выплаты стипендии) всегда для меня был праздником, а для нас двоих стал праздником вдвойне. Это просто невероятно замечательное чувство, когда, сдав пленку на печатание фотографий, через какой-то час времени можно увидеть результаты своей работы, и при этом всей сразу. Мы шли по овому Арбату, держа в руках шесть пакетов с пленками и фотографиями - бесценный груз! - дабы посмотреть, что мы такое сотворили, в спокойной обстановке аташиной квартиры. - аверное, мы молодцы, - радостно произнес я и взял аташу за руку. - Очень правдоподобная версия, - ответила аташа и не стала убирать свою руку из моей руки. Так мы и дошли до метро - за руку. В метро я обнял ее за плечи - она не вырывалась. "аверное, она меня тоже любит. Вот здорово!" - подумал я, и в этот момент в шуме метро снова услышал мою музыку. "Да!" - отвечала мне музыка. "Да!" - повторял я вслед за ней. о вот и ее станция. ам надо выходить, но когда поезд останавливается, музыка не покидает меня. - Послушай, - говорит мне аташа (в этот момент я отмечаю, что у нее безумно красивый голос), - у меня есть одна хорошенькая идейка. Давай заберемся на крышу моего дома и снимем оттуда весь город. Слушай, замечательная идея, - отвечаю я. Идет густой снег. За десять шагов ничего не увидишь. Я ощущаю безумную радость, ощущая в своей руке аташину руку, и надеюсь, что она чувствует то же. Я каким-то малопонятным образом чувствую весь мир, как бы настроившись на нужную мне волну. Я улыбаюсь - и улыбается весь мир. Я вижу весь мир - и весь мир смотрит на меня широко открытыми глазами. И музыка. Я слышу музыку. Мы на крыше. Я выбираю самый удачный ракурс, настраиваю фотоаппарат, щелчок - и Москва с крыши дома на Шаболовке образца 12 декабря 1994 (или любого другого) года остается запечатленной у меня на пленке. Меня охватывает невероятная радость, я на высоте счастья, музыка поет во мне, распирает меня, зовет. "Да!" - поет музыка, - "Да, да, да!!!" Я подхожу к аташе и хочу ее поцеловать, но... она отворачивает голову. - В чем дело? - не своим голосом спрашиваю я (музыка в голове не стихает). - Прости, но... я не люблю тебя, извиняющимся тоном говорит аташа. Я молчу. Что я могу сказать? (Моя музыка все так же бьется жилкой в голове.) - Тебе, конечно, надо бы объяснить, почему... о, боюсь, я и сама не знаю... (Музыка в голове становится громче.) - Это во мне дело, а не в тебе. Ты очень хороший, с тобой здорово ездить по Москве и фотографировать, но... (Музыка в голове становится невыносимо громкой, практически заглушая слова аташи. Я совершенно инстинктивно делаю один за другим три шага назад.) - Ты мне показал город, в котором я жила, но которого не видела. Спасибо тебе... о... Понимаешь, с тобой так тяжело говорить... (Мне становится страшно, я делаю еще два шага назад и, оглянувшись, вижу за собой пустоту. Музыка становится еще громче.) - Ты же меня почти не слышишь, да и сейчас, наверное, тоже. У тебя вечно в голове эта твоя музыка... (Музыка просто раздирает мое восприятие, я резко оборачиваюсь назад... Все! е могу больше! Зачем мне это наказание? Я устал! Все! Все! Все!) Только сейчас аташа понимает, что я стою на самом краю крыши. - Стой! Остановись! е надо! - А зачем? - равнодушно отвечаю я и медленно, словно во сне, погружаюсь в пустоту. ...Три секунды полета, настоящая свобода. Я лечу, широко раскинув руки, над зимней Москвой, и кричу, кричу от счастья! Музыка не исчезла, но стала тихой, нежной, и принесла мне чувство покоя, несравнимое ни с чем. о только коснувшись земли я впервые за всю жизнь услышал слова моей музыки, до этого закрытые для меня: Я выхожу на последний круг, Постепенно растворяясь в самом себе. Извините меня, это моя суть, мой долг. Безбожно опоздав на последний поезд, е зная даже точно, куда я попал, Я доверяю лишь тому, что слышу. Я ухожу. И по Москве декабрьской, печальный, Разносится гулким раскатом свободы Реквием. Реквием по мне. ...Я вновь иду по цветущему холму в направлении черных скал, утопающих в заходящем солнце. о я уже другой. Я получил то, ради чего жил на Земле, хотя и не понял, что. Я уже не удивляюсь, что на краю обрыва меня ждет мальчик с флейтой в руке. - Теперь ты получил то, что хотел? - спрашивает он меня. - Да, я нашел МОЮ мелодию. о я потерял, видимо, что-то. - О, не огорчайся. Пойдем, я покажу тебе другие мелодии!..