Алексей Караковский - Трам-тарарам оркестр. Повесть

Художник Вика Сушко

Редактор Ирина Курганова

© Алексей Владимирович Караковский, 2020

ISBN 978-5-4493-7021-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В старой московской квартире на Песчаной улице было много, очень много книг – русская классика, западные романы, восточные премудрости, тяжёлые научные фолианты. Со стены за порядком в доме с лёгкой полуулыбкой наблюдал портрет прапрабабушки Ольги Ивановны Клёновой, в начале двадцатого века закончившей Высшие женские курсы и преподававшей в Париже родной язык родившимся в эмиграции русским детям. Когда в конце девяностых в семье появился на свет мальчик, родители назвали его Олегом в честь расстрелянного в 1937 году прадеда, сельского учителя.

Матери было тридцать пять, отцу сорок два. Родители старели, но не угасали – учителям всегда хватает бодрости духа до самых преклонных лет, если их, конечно, не расстреливают и не выгоняют из страны. В шестнадцать лет Олег Балашов читал книги, гонял в футбол, слушал битлов и «Radiohead», трижды в неделю ходил на курсы английского, проходившие в небольшой каморке на улице Забелина, недалеко от Ивановского монастыря. Но бывают дни, когда за несколько минут в жизни человека меняется всё – и однажды к Олегу пришёл такой день.

Выйдя из метро, он уже собрался было свернуть к Ивановскому монастырю, как вдруг услышал бойкие и громкие звуки музыки. Это были уличные музыканты. Лохматый тщедушный парень с гитарой играл в быстром темпе совершенно незнакомую песню про людей-кротов и их приключения в туннеле метро. Второй парень стучал на небольшом барабанчике – то ли дарбуке, то ли джембе. Девушка, смуглая красивая еврейка, пританцовывая, играла на скрипке что-то очень похожее на блюз. Не дав дозвучать завершающему аккорду, вокалист заорал: «Си-минор!» и погнал на такой же бешеной скорости следующую песню с не менее причудливым текстом про дракона в подмосковной электричке, опаздывающего на работу. Было очевидно, что музыканты не только играют, но и слышат песню впервые, однако это как будто никому не мешало. Потрясённый Олег застыл на месте. До курсов оставалось всего десять минут.

– Вы же здесь пробудете ещё какое-то время? – взмолился он, когда песня закончилась.

– Может, будем. Может, нет. Может, вообще в другой город уедем, – туманно ответил вокалист.

– Я через час приду! Не уходите, пожалуйста!

Музыкант уклончиво пожал плечами.

– Да ладно, Гамлет, хорош рисоваться! Такими темпами нам не то что час, часа три ещё играть, чтоб хоть что-то заработать, – вмешался в разговор барабанщик.

Олег побежал на курсы. Впервые за год английский язык не вызывал в нём никакого интереса. Все мысли были о встреченных возле метро музыкантах.

Когда он вернулся, Гамлет и его друзья сидели на асфальте, передавая по кругу бутылку пива, завёрнутую в пакет.

– Как дела? – спросил Олег.

– День дерьмо. Два часа играли, а в шляпе пара сотен. Считай, проезд отбили только, – хмуро сказал барабанщик и сплюнул под ноги.

Олег порылся в карманах. Денег было не жалко.

– Держите пятьсот.

Настроение музыкантов сразу улучшилось, и Олегу удалось перевести разговор на интересную ему тему.

– А что это за песни?

– Я написал, – ответил Гамлет.

– А давно вместе играете?

– Часа два. А до этого ещё часа два. Ну и так лет шесть, наверное. Сколько мы уже знакомы, коты?

– А где репетируете?

Гамлет улыбнулся.

– Рахель, скажи.

– Да вот это и была репетиция, – ответила скрипачка, – Лёха пишет песни, как пулемёт, времени на жизнь не останется, если к каждой партитуру писать. А для Мамонта – она кивнула на барабанщика – всё равно вся музыка делится на быструю и медленную, он других классификаций не признаёт.

– Не, ещё латино есть! – не согласился Мамонт.

– Ну да, латино, точно. В смысле, Мамонт его очень любит, но у Гамлета таких песен нет.

– А как у тебя получается так писать?

Мамонт и Рахель улыбнулись, однако Гамлет был настроен серьёзно.

– Понимаешь, мне кажется, все песни, они словно уже когда-то где-то родились. Вылупились из яиц, как маленькие пёстрые птички, каждая со своим голосом, со своим характером. И вот открыли они глаза, а вокруг – клетка. И некому их спеть. Знаешь, я когда песню пишу, я словно клетку открываю. И каждая такая птичка становится моим близким существом, которого я узнаю из тысячи по форме клюва, по пёрышкам, каждое из которых я помню так точно, словно моя песня-птица прямо сейчас у меня в руках.