Лина Кариченская: Военкор

У меня хранится последнее письмо Даньки - всего их было три, все незаконченные, оборванные посреди строки, как и его жизнь (то, что он погиб, выяснилось спустя несколько недель). Он писал:

"Дорогая Катенька!

Сегодня мой оператор уехал домой. В общем-то, я его понимаю, то, что мы делаем, трудно перенести. (Мой муж был более категоричен и гораздо менее деликатен:

"Перекупили") Что ж, снимать я умею - что мне еще надо. Знаешь, мне кажется, я превращаюсь в придаток камеры, в машину, которая предназначена только для того, чтобы смотреть. И все же я окрылен. Знаешь, так, наверное, должен чувствовать себя человек, у которого вдруг закрылись раны, что не заживали много лет. Я понял..."

И все.

Я держу в руках это письмо и вижу Даньку, он стоит в скверике в лучах солнца, золотых оттого, что они пронизали осеннюю листву и улыбается - не странной улыбкой-тенью - всем лицом. И я чувствую, что готова рвануться так же отчаянно и безоглядно как он, лишь бы и на мне закрылась рана, лишь бы понять то, что понял он...

"Я завтра снова в бой сорвусь, Hо точно знаю, что вернусь:"

И. Тальков.

С форзаца записной книжки Даниила Озерного.