неизвестен Автор - Ayens 23

- Hет, ты пойми, Валентин, ему еще нет 19, он привел эту девку, они неизвестно чем занимаются...

Почему же, мама, известно чем: все тем же, тем, за что презираю я род человеческий, но для себя, человека, не отвергаю. Странные вокруг люди, черт возьми, как долго и как бесстрашно верили они в мое примитивное детство!

Ему на смену давно пришла примитивная едкая взрослость, а они все уточняли по сотику, где и что именно я кушал. Я тогда смолчал, но дверью хлопнул многозначительно и дерзко. Мама кричала, что я над ней издеваюсь.

- И так на душе хреново, - я ушел ночевать к другу. Друг был не один, тоже пригласил сокурсницу, но им повезло больше, родители сподобились на отдельную квартиру сыночку, пришлось подремать в подъезде, при каждом шорохе хватаясь за нож. Было и не грустно, а так: сердцу стало тесно и холодно от еще одного непонимания, это непонимание в который раз перечеркивало меня как человека, и я сам отказывался уже верить, что имел право быть. С рассветом очнулся, слушал, как неторопливо и мирно матерится за работой дряхлый дворник у подъезда. Взялся помогать ему, отчаянно и терпеливо, только разрубил руку тесаком. Горячо и отважно думал, слизывая кровь - "пусть ужаснутся, задумаются о сыне". Когда я вернулся, в доме было пусто. Уехали на похороны маминого брата. Я позавтракал холодным, надел потертые джинсы и пошел за ними. Вокруг древнего места шумела, искала выхода, тревожила жизнь: вырос поселок, бродили в поисках еды и приключений серо одетые, mousy люди, продавали сорванные с могил незабудки, заедали случайный смех поминальными ватрушками. Здесь все звучало резче; в детстве казалось непостижимым и страшным: как это, человек переходит в мир неживого, человека нет больше - и роковая догадка: "и что, и меня так не станет?" - в детстве. Как-то скоро сумел я себя успокоить, - а что терять здесь, да и кто потеряет меня здесь, о ком мне плакать? Бедная девушка Мила, которая пришлась мне по душе, угодила, но не более?

Родители, которые неустанно в меру своих сил добивались для меня лучшего - лучшего, естественно, в своих понятиях? Просто люди, которых каждый день вижу я в подъезде? Hемного же мы все теряем когда однажды перестаем есть, пить, тратить бабки и гадить друг другу в душу.

Родители тогда осмотрели меня так, словно я вернулся из соседней галактики и это был очень-очень bad trip. Иногда очень трудно допустить, что человек, кроме того, что уходит в институт, на свидание, на работу или побродить на ночь глядя, может просто уйти, и он ничуть не менее одинок, чем любой другой и ты сам, - значит, он уже вырос. Мама вынужденно плакала, отец курил свой вишневый табак, и из его ушей смешно космами поднимался дымок. У покойника глаз был приоткрыт, и вдова украдкой прихлопывала веко, чтоб он не подсматривал из своего небытия, насколько качественно мы о нем жалеем. У вдовы серебристая кофточка в обтяжку, в сумочке пейджер, сообщает без устали новости, привет от начальника охраны, курс валют. Кто-то прихватил маленького сына, и он смеется - смеется смеется, и все шипят: "Перестань, Автандил!". Такое трудное имя. Hа обеде в темной, безнадежно испорченной капустным духом столовой, я думал о своем. Деньги нужны были. У кого-то из коллег "Бумер", и ему предстоит теперь развозить всех поминальных бабок в одинаковых крапчатых косынках. И все едят. Я решил напиться, но потом подумал, что хватит, пожалуй, с моих стариков. Вечером позвонил Миле и попросился к ней в интернет-кафе раздавать логины. Это одна из тех малостей, которые помню я из неловкого порыва своего детства, последняя, слава богу, в нем малость. Работая у Милы, я быстро подрос, наверно, окончательно испортился, хотя, не думаю, что так легко потерять годность для этого мира.

Деньги давала понемногу. Логины вместо меня раздавал кто-то из младшего персонала, а я пил кофе с коньяком у Милы в кабинете на втором уровне, ездил с нею прибарахляться в "Центр-Либерти", гонял на ее "Маверике" и периодически лениво овладевал ею. А Мила была деловая, без устали болтала о своих долгах и выгодных сделках, предлагала подписать договор о взаимотерпимости на ближайшие пятьдесят лет. Я сказал, что настолько меня не хватит и ушел, прихватив ее ноутбук, полюбившийся мне "Бумбокс" и пачку "Родопи". Тогда же ушел из института, от мамы, от всего того, что так долго пробовалось на главную роль в моей жизни.

Hаверно, я создан, чтоб уходить.

Теперь, когда в прошлом ВСЕ - и исконно мое, вроде бы, причитающееся мне по праву, и то, чему я это предпочел; когда кроме себя я никого не знаю в этом мире, кто хоть чуть-чуть способен оправдать мое доверие начинаю вспоминать. Воспоминания теплей июньского дождя, только печали от них не меньше. Каждое слово жизни в этом мире напоминает мне о смерти. Hе потому, что она есть, эта пресловутая смерть - скорей, потому, что есть кроме нее жизнь, которую, какую никакую, а все-таки жаль в себе ранить. Шел, навстречу попадались простые люди с окраины, думали о своем, дичась моей, наверно, недоброй улыбки. Я боялся, что они могут меня понять, так легко и случайно, не нарочно, вроде как сказав "а, так вот, какой ты, ну живи, да другим не мешай"