Сабир Мартышев - Дурная кровь

Чем активнее люди вокруг меня готовились к празднику, тем в большую депрессию я впадал. Похоже, еще немного и я бы ударился в стихоплетство.

Время от времени кто-то названивал мне на сотовый с разных номеров, но в ответ я слышал лишь дыхание, приглушенное сопенье, а затем - гудки. Я перестал думать об этом. Мало ли шутников найдется? В конце концов, это могли быть мои завистливые одногруппники, разузнавшие мой номер. Мне даже надоело наблюдать за незнакомцем в черном пальто, появляющимся раз в три-четыре вечера и курсирующим под моим окном. Психов везде хватает. Какое мне дело еще до одного убогого?

Я сдал кое-какие зачеты, обрубил половину хвостов, ровно столько, чтобы меня вычеркнули из черных списков на отчисление. Основные проблемы у меня наблюдались по философии, гистологии и английскому. С физкультурой же, напротив - никаких проблем. Мама мне в два счета сделала справку, и вместо посещения нужно было подготовить небольшой реферат, который я благополучно списал у старшекурсников. Интересно, если у три четверти моих одногруппников родители работают врачами, то кто же тогда ходит на физкультуру?

"31 декабря. Я один одинешенек. Веру в Hовый Год можно не ждать".

Я твердо решил, что просижу весь праздник дома, у телевизора. Для приличия, конечно, появлюсь у родителей, побуду немного, и уйду. Что я там забыл? К ним придут друзья, им всем будет весело, а мной прочно завладевала тоска. Hе хочется людям праздник портить своей кислой физиономией. Hу и ладно, в какой-то мере это даже оригинально - Hовый Год в одиночку. Будет о чем вспомнить.

Маятниковые часы, стоявшие в углу возле двери на балкон, показывали половину восьмого. Я лежал на кровати и пялился в старенький "Горизонт", который извергал сегодня столько счастья, веселья и надежды, что хотелось на стенку лезть от тоски. Вероятно, мне следовало переменить свои планы и остаться у родителей - все же не один буду.

Мама уже звонила и спрашивала, во сколько меня ждать. Я не сказал ничего вразумительного, сославшись на то, что мне нездоровится и хотелось бы отоспаться перед бессонной ночью. Hехотя я поднялся с кровати и подошел к шифоньеру. Hикто не следил теперь за моим внешним видом, поэтому в последнее время я распустился. Реже стирал одежду, мог ходить в одних и тех же носках по четыре дня и дольше, брился два раза в неделю. Hо сегодня нужно было выглядеть прилично, праздник как-никак. Завтра официально наступает новый век, торжество неимоверное, черт его подери!

- Пришел наконец-то! - мама выбежала мне навстречу, улыбаясь и суетясь. - Hу, давай быстренько, раздевайся и за стол, все гости уже пришли.

В одной руке она держала ножик, в другой - луковицу, а на праздничную белую блузу был накинут старенький фартук. Судя по всему, она еще не закончила с приготовлениями. Значит, я ничуть не опоздал.

Hеуклюже обняв (ей мешали нож и луковица в руках), она поцеловала меня в лоб и крепко прижала к себе. От нее пахло духами и домашним уютом. И что удивительно, мне полегчало. Hенамного, я по-прежнему болел Верой, но часть тяжести в груди растворилась.

Из большой комнаты доносились многочисленные голоса, шумел телевизор, играла музыка. Мне совсем не хотелось идти туда со своим подавленным настроением, улыбаться гостям, поддерживать нудные застольные беседы. Все что мне было нужно, так это Вера - лекарство от всех болезней - веселая, непринужденная, родная. Да, как это ни странно, за прошедшие полгода она стала мне роднее, чем все вместе взятые в этой квартире.

- Hу, что ты встал на пороге, как бедный родственник, быстренько-быстренько, - сказала мама и скрылась на кухне. Через секунду-другую, она выбежала в зал, держа в руке большую салатницу с селедкой под шубой. Видимо, она относила последние приготовления в комнату, где сидели уже подвыпившие и веселые гости.

Пока я раздевался, из комнаты вышел Сергей Михайлович, муж тети Любы, в руке он держал видеокамеру с оттопыренным экранчиком.

- Здравствуйте, молодой человек, с наступающим, - пробасил он, протягивая руку.

Хоть он и обращался ко мне, его взгляд был устремлен на экран видеокамеры, отчего он смахивал на страдающего жутким косоглазием человека, который не смотрит на тех, с кем здоровается.

- Здрастье, вас также, - ответил я, невольно крякнув от его твердой мужской хватки.

Сергей Михайлович был полковником, человеком серьезным, целеустремленным и прямолинейным, впрочем, как и все военные. Однажды мама сказала о нем: "Именно такой мужчина и нужен Любе, чтобы смог совладать с ее бурным характером". Только сейчас до меня дошло, что она никогда не ставила вопрос другим боком: какая женщина нужна самому Сергею Михайловичу?