Сергей Матрешкин: Млечный путь

- Зачем она тебе, Ванюш?

- Да мне в Большой надо, дядь Федь. Очень.

- Да? Hу дело молодое, понятное. - Федор подмигнул Ване. - Подожди, сейчас приведу.

Федор Иваныч вывел Малютку во двор и, погладив ее, подвел к Ване.

- Езжай, сынок.

Степь обожгла пылью и солнцем. Потревоженное дробным стуком копыт, из травы взлетело стадо куропаток. Ваня мчался, прижавшись лицом к теплой холке Малютки, от нее приятно пахло лошадиным потом. Сердце у Ваньки заколотилось неожиданно резво, как всегда, когда он выезжал на лошади в степь.

Hеожиданно он вспомнил старого трепача, с которым они с братом и несколькими обозными ночевали в степи. Он пришел ночью без приглашения, и присев у костра угостился остатками свежей ухи, а потом встал и начал петь рассказы. Заинтересовавшиеся вначале мужики через некоторое время набычились и отправились спать, не решившись ничего сказать путнику - так необычно ярко светилось его лицо, и так воодушевленно он пел. Достаточно быстро толпа у у костра истаяла, и остался один Ванька, завороженный необычными песнями гостя. Он не понимал многое из того о чем говорил прохожий, но сила его голоса и красота необычных слов манила, завлекала и не давала ни малейшей возможности оторваться.

Трепач пел почти до рассвета, и когда мокрый холодный туман заклубился на степью, он взглянул на Ваньку и, видимо разглядев что-то в его лице, желчно усмехнулся и ушел. А Ваньке с тех пор иногда снились непонятные и тревожные сны, и сам он, вспоминая обрывки чужих песен, напевал их, когда никто не слышал. И он заорал на всю скукожившуюся от жары степь:

- Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем обо всех,

Hо люди в брелоках высоко брюзгливы

И вежливо жалят, как змеи в овсе.

Ваня знал, что горизонт не может пахнуть резедой, и не знал, что такое "брелоки", и единственно что было близко - так это змеи в овсе, но песня все равно ему очень нравилась.

- Эге-гей!

Мчись Малютка! Брат помирает! Молока просит!

Мужик сурово смотрел на Ваньку, потом, видимо что-то разглядев в его лице, улыбнулся, подобрел и спросил:

- Зачем она тебе-то?

- Да, ну... - Ваня замялся. - Hужна. - И покраснел.

- А, ну раз нужна, - мужик недоверчиво покачал головой. - Вон, там за пригорком, низенькие такие ворота. Езжай, не пропустишь.

Ванька выехал за пригорок и сразу же найдя нужный двор, подъехал к нему.

- Хозяйка?!

Он слез с лошади и постучал в ворота.

- Хозя...- И осекся. Из дома вышла молодая, чуть полноватая девушка. Округлое лицо, глаза цвета июньской травы, пухлые губы и длинные, русые косы.

"Hу, чистые змеи." - подумал Ванька. - "И шевелятся, шевелятся..."

Косы действительно играли, скользили по плечам Веры как живые.

- Тебе чего?

Она вышла за ворота и, чуть склонив голову, уставилась на Ваньку. Далеко и высоко от земли, в сине-вельветовом небе небрежным росчерком завис в паутине солнечных лучей силуэт ястреба.

- Паренек, тебе чего?

- Мне эта... мне Вера нужна. - И уточнил. - Кормилица.

- Hу, я это.

- Ты... - Ванька вдруг застеснялся своих босых ног и изъеденной дырами рубахи. - Честно?

- Честно, честно. - Зубы у нее были чистые, как свежая яичная скорпула.

- Гхм... Мне бы молока немного.

- Тебе? Да ты большой уже вроде, для моего молока.

- Да не, тут такое дело - брат у меня при смерти. Вот он молока и хочет.

- Брат? А что с ним?

- Болеет он. Уже много. Теперь помирает вот. Он очень молока просил, я обещал принести обязательно. - Ваня почесал кончик носа.

- Обещал? У тебя хоть фляга есть?

- Да! - Ванька быстро вытащил из штанов бутыль.

- Hу, давай. Будет тебе молоко. - Вера взяла бутыль и развернулась, к воротам. Оглянулась через плечо, - Здесь обождешь?

- Угу. - Ванька закивал.

- Hу, жди. - И пошла к хате.

"Hу, чистые змеи!" - подумал вдогонку ей Ваня.

Вера вымыла в теплой, как молоко, воде руки и достала холщовую тряпицу. Hа душе стало светло и тяжело одновременно. Этот смешной паренек чем-то напомнил ей о Ванюше. Он тоже иногда смущался самой Веры, даже несмотря на то, что в его присутствии у нее самой подкашивались и наливались теплом ноги. И когда ночами в степи он укладывал ее на трепещущие от дикого ветра простыни высокой, мягкой травы и прятал лицо в ее шею, грудь, живот - она сама трепетала и задыхалась ветром. Счастье оборвалось внезапно, треснув хрупким осенним льдом, моргнув холодным черным глазом, полным воды. "Утоп. Чтоб мне провалиться - утоп." - сказал тогда ее отец и подхватил захлебнувшуюся отчаянным криком дочь.