Михаил Парфенов - Парочка желаний (Презренный сосуд)

- А потом?

- А потом, если ничего не придумаешь, ты умрешь, - простецки улыбнулся джинн.

- Как умру, за что?! - отвисла челюсть у Демушкина. Такой поворот событий его не очень устраивал.

- Вах, обижаешь, дарагой! Думаешь, я из бутылки, значит я из пробирки? Нет! У Балы мама был и папа. У Балы тоже сердце есть. Все понимаю, но ничего поделать не могу. Желание или смерть. Таково правило! - опять поднял вверх сардельку Бала.

- Что же ты раньше не сказал?! Ну, ведь гад-то!!

- Ц! Э-э!

- Так, надо действительно поторапливаться. - Демушкин попытался себя успокоить, поглядев на старинные настенные часы с боем. - За дело!

Но вскоре Демушкин пригорюнился. Что бы он ни придумывал, джинн с легкостью отметал. И против его доводов было трудно идти. Любое маломальское желание приносило огромные беды и несчастья "собратьям по измерению". Демушкин перечислял все пришедшее в голову, а Бала в красках расписывал ужасные последствия. Демушкин порядком взмок. А джинну, похоже, эта игра очень нравилась.

- Хочу, чтоб всегда была в холодильнике еда!

- Дарагой, пять миллионов человек умрут от голода в страшных муках, ради твоего чревоугодия. Старики, женщины, де-ети-и.

- Что бы девушки меня любили! - (Девушки, честно говоря, не очень жаловали Демушкина.)

- Александр Иванович, тебя полюбят - своих разлюбят. Пойдут разводы, слезы, самоубийства. Убийства, наконец, - рассуждал, довольный знанием человеческих межполовых отношений, джинн.

- Слушай, Бала, - внезапная догадка вдруг осенила Демушкина. Это могло сработать. Во всяком случае, он ничего не терял. - А ты, из какого измерения?

- Ханубала ибн Муджаджа ибн ... ну не важно... не принадлежит ни к одному из этих презренных измерений. - Бала вскочил и навис над съежившимся Демушкиным, пачкая шевелюру в побелке. - Он НАД ними! Бала выше вас, ничтожных из ничтожнейших муравьев!! - разгневался джинн. Ноздри его раздувались, а глаза метали молнии.

- Бала, ведь если мое желание будет касаться только тебя лично, то тогда никому на земле вреда не будет. Так? - выдохнул Демушкин. - Ты же находишься вне измерений.

- Ну, если так, то ... - Бала как-то сразу утих и призадумался. Он замер и принялся скрести подбородок. Было видно, что он растерян. Никому до Демушкина это не приходило в голову, даже самому джинну.

- Ну, как?

- Вообще-то... вообще-то да!

- Тогда вот!

- Что вот?!

Демушкин собрался с духом, прокашлялся, застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и, торжественно - громко и четко, отрапортовал:

- Первое! Хочу, что бы ты, Ханубала ибн Муджаджа... кактебятам...превратился в молодую, красивую женщину!! - И добавил - Чтоб была в моем вкусе!

Раздался грохот. Откуда-то возник уже знакомый едкий дым. Тревожно зазвенела люстра. Демушкин принялся тереть глаза и кашлять. Спустя какое-то время он открыл глаза и увидел грациозно сидящую в кресле красавицу. Демушкин обомлел.

Иссиня-черные каракулевые волосы спадали на плечи. Бархатные глаза гневно глядели на него из-за длинных пушистых ресниц. Носик, тонкий и прямой, радовал взгляд. Из-за чуть раздвинутых вишневых губок виднелись ослепительно белые зубы. Щеки заливал румянец. Под белоснежной тесной маечкой с надписью "I love New York!" томилась в заточении и высоко вздымалась великолепная грудь. Шаровары превратились в миниатюрные красные шорты. Ноги, длинные и гладкие, блестели и манили. Демушкин сглотнул и покраснел, как помидор.

- Что же ты наделал?! - гневно вскричала красотка густым контральто. Демушкин затравлено огляделся: Балы нигде не было. Значит сработало!

- Да я сейчас испепелю тебя, презренный шакал, сын шакала! - красавица тряхнула пышной гривой и вскочила с кресла. На подлокотниках остались глубокие царапины - следы наманикюреных ноготков.

- Спокойно! - Демушкин предупреждающе выставил вперед руку. Сердце его отчаянно билось, пробивала дрожь, но он был решителен. - Спокойно, Бала! То есть не Бала, а как бишь тебя? ... черт, - он пощелкал пальцами. - Хану... Хануб... Ханума.... Вот! Спокойно, Ханума! Ничего ты мне пока не сделаешь. Время у меня еще есть, - он поглядел на часы. - А второе желание я пока не загадывал.

- Присядь, дорогая, и слушай. - Произнес Демушкин почему-то с кавказским акцентом.

Если в гневе она была прекрасна, то какова же она была вне -его? Бала, то есть Ханума, опустилась бессильно в кресло, закрыла руками лицо и запричитала: "Вай, горе мне, горе!"

Демушкин вытянулся по стойке "смирно" и выпалил:

- Второе! А теперь я желаю, что бы ты влюбилась в меня без памяти! - и ретировался благоразумно за стул.